— Тем не менее она в галерее, среди картин, выставленных на продажу, — процедил маг.

— Молодой человек, сбавьте тон, — нахмурился де Маре. — Это моя галерея, и я сам решаю, что и где мне выставлять. Если это все, что вы хотели сказать, то будьте добры удалиться. В зале много других работ, и мистер Хокинс с удовольствием вам их…

— Я хочу «Искру», — перебил его Шон.

— Вы можете хотеть что угодно, — пожал плечами старик, вытряхивая из пенала грифель и возвращаясь к мольберту. — Но не всё в этом мире продается и покупается.

— Всё и все, — криво улыбнулся маг. — Вы просто набиваете цену.

— Вы… Вы на что намекаете? — Голубые глаза художника потемнели от гнева. — Как вы смеете обвинять меня в торгашестве?! Goujat! [Невежа, фр.] Убирайтесь отсюда! — топнул ногой Арман де Маре. — И запомните: не все! Не все продается! Память — не продается!

— Память? — вцепился Шон в первый намек на Вирджинию.

— Да! Память! Память о моей лучшей ученице, о чудесной юной леди!

— Юная леди выросла, вышла замуж и забросила кисти?

— Она умерла, — с мрачной торжественностью изрек Арман де Маре, явно ожидая смущения и раскаяния. — Стыдитесь, молодой человек!

— Как интересно… — пробормотал Шон.

И ожидаемо.

— Что, простите? — шокировано повторил художник. — Интересно?.. Трагичная смерть этого дитя вам… интересна?! — задохнулся он. Лицо де Маре стало наливаться кровью, и Шон забеспокоился, как бы старика не хватил удар. — Интересно! Мисс Лоуд, вы только подумайте, ему интересно! — ярился художник, обращаясь к ширме. — Нет, я этого не потерплю!.. Джонатан! Джонатан! Выведете отсюда этого человека!

От вбежавшего управляющего Шон отмахнулся, как от назойливой мухи.

— Отвяжись. От чего умерла девочка с картины? — схватил он старика за рукав. — Скажите, и я уйду. Ну?

— Пожар, — выплюнул Арман де Маре. — Мисс Этансель Хорн и ее родные погибли в пожаре пять лет назад и похоронены на приходском кладбище церкви Святого Иоанна. В четырнадцатом секторе, если вам «интересно». А теперь отпустите меня и проваливайте, пока я не вызвал полицию! — воинственно взмахнул грифелем старый художник. — «Искру» я сегодня же сдам на хранение в банк! Такие, как вы, недостойны на нее даже смотреть!

Грифель треснул в его ладони и, громко стуча, осыпался на пол.

Кладбище Святого Иоанна было зеленым, холмистым, и таким тихим, будто находилось не в Ландоне, а в деревенской глуши. Столичный шум серой пылью оседал на беленой ограде, на тополях у ворот, на самых близких ко входу крестах, но дальше, среди замшелых надгробий и увитых падубом статуй, царили тишина и покой. Мертвая тишина и мертвый покой, нарушаемые лишь шелестом ветра в траве и вздохами кипарисов.

И скрежетом.

Шон остановился, прислушался. Постоял пару минут, определяя, откуда идет звук, и опустился на корточки у старой могилы, чей покосившийся крест сплошь затянуло плющом и кровавым барвинком. Царапанье по дереву стало громче, настойчивее.

— Эмилия Баксон, — прочел маг, раздвинув зеленые плети растений. — Что ж тебе не лежится, старая ты карга? — спросил он, прижимая ладони к земле и посылая импульс.

В шести футах под ним завизжало и хлюпнуло.

Шон встал, отряхнул руки и быстро зашагал к четырнадцатому сектору в северо-западном углу кладбища.

На могиле Вирджинии рыдал ангел. Хрупкая фигура молочного эллинского мрамора лежала ничком, горестно прижимая пальцы к высеченному в темном камне имени «Этансель» и укрывая крыльями два других захоронения: «Ч. Н. Хорн 1825–1884» и «С. А. Хорн 1837–1884».

— Твою мать.

Маг охлопал карманы, нашел портсигар, жадно затянулся горьким дымом, раз за разом перечитывая эпитафию «Унесшей свет» и имя «Этансель Хорн. 1871–1884».

…Вирджиния на портрете — «лучшая ученица месье». Вирджиния из канавы. Вирджиния в доме Райдера, рисующая Алекса и бегло говорящая по-французски. «Этансель — настоящее имя. Я смотрел».

Могила. Не пустая, нет — он чуял.

Мысли метались, будто после жвачки бетеля.

Как юная леди, бравшая уроки у члена Академии Искусств, стала воровкой? Как она тринадцать лет скрывала Источник? Это с трудом объяснимо в Саутворке, но в Хэмпстеде, среди магов и добропорядочных буржуа? Кого и почему похоронили вместо нее?

Кто ты такая, Вирджиния?

«Этансель Хорн. 1871–1884».

Зажатая в зубах сигарета истлела, обожгла рот, напомнив, как горели губы после сумасшедшего поцелуя в грозу.

— Черт тебя побери, Тини Хорн, — пробормотал Шон.

Маг растоптал окурок и, укрепив ноготь до твердости алмаза, соскреб с надгробия Этансель год ее смерти.

Создание голема требовало времени и полной сосредоточенности — и если с концентрацией проблем не возникало, то время для работы находилось только после полуночи: леди Элизабет завела отвратительную привычку вламываться в его голову в течение дня и комментировать происходящее вокруг. Долговременную память Она не трогала, но верхний слой мыслей для Ее Величества был открытой книгой.

К счастью, Королевам тоже нужно спать.

Отгородившись щитами, Александр методично выплетал звено за звеном, делясь со своей копией кровью, жизнью и магией. Полностью заменить себя он не надеялся, но возможность использовать голема хотя бы в пределах дома несказанно грела. Усадить его в кабинете, а самому отдышаться от слежки Гончих, давления лордов, бессмысленной череды приемов и копоти Ландона, урвав хотя бы пару часов драгоценной свободы.

…смешно, но лучше всего за последний год он чувствовал себя зимой, будучи наполовину выжженным и никому не нужным.

Кроме Шона и Этансель.

Алекс посмотрел на часы и поднял еще один щит, позволяя себе редкий отдых. Мысли мага потекли бесконтрольно, лениво. О Шелл — даже если они поженятся, жить в одном доме с ней он не станет. О Шоне, пропадающем где-то последние дни. Об Уэльсе и задерживающихся документах на Медные Буки. Об Искре…

Думать об Этансель было приятно. Тихая, милая, нежная, скромная девочка, выжившая в трущобах и сохранившая невинность. Не девственность — девственниц много, а ту сакральную чистоту, что черта с два найдешь на балу дебютанток. Пожалуй, этот мягкий внутренний свет и строгость суждений влекли его к ней не меньше, чем красота. Так — правильно. А вот так — уже нет, и никакой середины.

«Ты даже не представляешь, как мне хочется научить тебя чему-нибудь неправильному».

Усмехнувшись, маг вспомнил их первый поцелуй — воющую за окнами вьюгу, голос пустоши и стук рассыпанных шахмат, столкнувшиеся руки, смутившуюся, а потом до слез испуганную Искру, замершую в его объятиях. И нежные губы, все-таки открывшиеся под нажимом его рта.