Нет. Даже если в венах маленького лорда Кренстона и течет кровь Даремов, он все равно никогда не станет его ребенком. Как всегда в подобных случаях, закон безоговорочно займет сторону Уорли. Чарли редко задумывался об отцовстве и по этой причине не подарил ребенка ни одной из своих любовниц. С Тессой он вел себя куда менее осторожно, но… мысль о ее беременности почему-то не вызывала тревоги. Более того, он с легкостью представлял ее с зеленоглазым малышом на руках и даже слышал, как она объясняет сыну, что бухгалтерские книги надо содержать в чистоте и порядке. Да, с такой матерью у нового герцога Дарема будет самый умный, самый образованный наследник, какого только способна представить добрая старая Англия. Мысль показалась забавной, и Чарли улыбнулся.

— Грэшем…

Имя прозвучало едва слышно. Мария стояла у подножия лестницы — по-прежнему красивая, с выражением радости и надежды на лице. Одну руку она прижала к груди, а другую вытянула навстречу. К ужасу Чарли, дворецкий тактично испарился. Меньше всего хотелось беседовать с леди Уорли наедине.

— Ты приехал за мной, — прошептала она. — Наконец-то! О, Грэшем…

Словно пытаясь защититься, он неуверенно остановился.

— Нет, Мария, нет!

Несмотря на сопротивление, она все-таки сжала ладони.

— Знала, знала, что обязательно приедешь… ах, милый, ты представить не можешь, как я тосковала эти долгие три года…

— Я только что разговаривал с Уорли.

— О! Да, конечно… как же иначе? — Она подошла ближе и лучезарно улыбнулась. — Естественно, ему придется начать бракоразводный процесс, и это будет ужасно, но, в конце концов, мы все-таки соединимся. Ах, милый, ты самый благородный человек на свете!

Чарли не мог допустить, чтобы она и дальше обманывала себя. Не имел сил слушать безумные рассуждения о планах на будущее, а потому решил одним махом обрубить все концы.

— Он рассказал об Алберте. Я видел мальчика.

Мария на миг замолчала и тут же легко рассмеялась, однако испытала некоторую неловкость.

— Еще бы! Сын и наследник! Для него это самое главное. Демонстрирует Алберта как породистого жеребенка.

— А еще он сказал, будто бы ты заявила, что этот ребенок от меня.

У Марии дрогнул подбородок.

— Была обижена и рассержена. Уорли знает, что в таком состоянии я способна наговорить все, что угодно. Мы ссорились. Видишь ли, между мужьями и женами иногда случаются размолвки…

— Так это действительно мой сын? — Прямой вопрос остановил нервную, суетливую болтовню. Мария взглянула с откровенным разочарованием. — А если ты не уверена, то как могла сказать такое супругу? — Чарли вышел из себя. — Как могла поставить под сомнение отцовство Уорли и родословную ребенка?

Мария пожала плечами:

— Поставить под сомнение? Вот еще! Ничто не может помещать Алберту унаследовать титул.

— Но твоему мужу от этого ничуть не легче! — горячо воскликнул Чарли и тут же глубоко вздохнул, чтобы успокоиться. — Так это правда? Он действительно мой сын?

Леди Уорли помолчала.

— Не знаю. Честное слово, не знаю.

Чарли остолбенел.

— Но как же ты могла?

— Как могла? — Мария покачала головой; в ангельских голубых глазах блеснули слезы. — Как могла позволить себе мгновение счастья с тем, кого люблю долгие годы? Как могла решиться на ночь блаженства? И ты еще спрашиваешь?

— Но допустить такой риск? Ты же знаешь своего мужа. Сейчас он говорит, что любит мальчика, но что, если со временем обида возьмет свое, а чувства остынут? И это еще не все… — Он помолчал. — Если ребенок мой, то ты навсегда нас разлучила. Зачем ты это сделала?

Мария упрямо вздернула подбородок, губы у нее заметно дрожали.

— Об этом я тогда не думала. Знала только одно: что отчаянно несчастна и тоскую по тебе.

Жалость смешалась с негодованием. Да, согласие лечь с ней в постель было рискованным шагом, а Мария действительно выглядела несчастной. Но как простить ее последующие поступки? Даже если сам он в полной мере разделял вину, а супруг действительно заслужил презрение, будущее сына она отравила. Отныне и впредь Уорли будет постоянно искать в мальчике черты соперника. Ради благополучия ребенка оставалось лишь молиться и надеяться, что он все-таки окажется родным сыном графа. Да, сейчас, пока малыш вызывает только умиление, в семье царит видимость спокойствия, но со временем Алберт вырастет и проявит свойственное юности стремление к независимости и самоутверждению. Вот тогда-то…

— Скорее всего Уорли и есть настоящий отец, — заговорила Мария, не выдержав молчания. — До рождения Алберта он никогда не оставлял мою постель дольше чем на неделю. После нашей встречи мне пришлось провести с ним уже следующую ночь. Чем больше думаю, тем увереннее склоняюсь к мысли, что это ребенок Уорли. Такой странный мальчик, совсем не похож на тебя. Готов часами играть с пригоршней камешков.

— Та ночь была ошибкой, — тихо, но веско произнес Чарли. — Сожалею о собственной слабости. — Мария вспыхнула, но он не попытался смягчить суровое признание. Слишком долго юношеская влюбленность влияла на его жизнь. — Мы оба были не правы. Ты знала, что обманываешь Уорли, а я… — Он вздохнул. — А я из-за тебя больше десяти лет не разговаривал с отцом.

— Правда? — Мария посмотрела с изумлением, однако в голосе прозвучала гордость: очевидно, сознание собственной безграничной власти принесло утешение.

— Да. Потому что был беспросветным глупцом, — подтвердил Чарли. — Молодым идиотом, не способным понять, насколько он был прав в своем стремлении держать нас на расстоянии.

— О нет! — истерично воскликнула Мария. — Только не говори этого! Это была моя вина, моя ошибка! Когда ты предлагал убежать и обвенчаться тайно, надо было сразу согласиться! А я не решилась… была слишком юной, слишком наивной, слишком испуганной! Но я любила тебя… любила все эти годы.

Он посмотрел серьезно, чуть печально. Она все еще оставалась красавицей, столь же привлекательной, как много лет назад. Стояла, с мольбой сжав руки и подняв полные слез голубые глаза. Вот такой он ее и представлял… и все же уже не испытывал ровным счетом ничего. Пожалуй, только жалость и сожаление о том, что вольно или невольно поддерживал ее пустые надежды. Но отчаянное желание обладать бесследно исчезло. Впервые в жизни Чарли ясно понял, чего именно так боялся отец. Его любовь к Марии — возможно, так же как страсть Дарема к Дороти — была не чем иным, как дикой юношеской страстью, безумным стремлением к самостоятельности, болезненной лихорадкой первой любви. Если бы он тогда убежал вместе с Марией, вряд ли счастье продлилось бы больше года, даже если бы Дарем все-таки смягчился и благословил союз.

— Ты не любишь меня, — произнес он после долгого молчания. — Не обманывай себя. А я не люблю тебя и не имею права вмешиваться в твою семейную жизнь. И приехал сюда вовсе не для того, чтобы тебя увезти. Скажу честно: даже не рассчитываю на новые встречи.