тайге тушил Костя Рукавишников пожар. Полыхало — головешки выше солнца летели! Отступ к реке огнем перехватило. Нашел Турпан прогалину, вывез хозяина из пекла.

Или вот еще случай. Поплыл рано утром Костя на стружке за реку сети смотреть, налетел в тумане на топляк и перевернулся.

— Спасите! — орет. — Тону!

Услышал Турпан, перескочил через водяник — и к хозяину. Ухватился Костя за гриву и выкарабкался на отмель. Что ни говори — удалой был конишка и верный!

Как-то на Масленицу катал Костя по улице девчат в расписной кошевке. Турпан — в лентах. Под дугой колокольчики.

Северянка-масленка,

Погулена-масленка!

Твои косы длинны,

Брови соболинны…

Бабушка Аксинья попросила раскудрявого лесника:

— Прокати, соколик…

Можно было и уважить старую, прокатить с ветерком, но парня будто вожжой огрели:

— Поздно тебе, гулена, кататься. Дуй-ка домой, блины в масло макай!

Та обиделась и погрозилась:

— Погоди, придешь на поклон…

— Приду, бабушка, приду, — так и закатился озорник. — Вот ухажерок развезу по дворам, и приду.

А утром стало не до смеха. Зашел в конюшню — и обмер. Турпан мокрый, как ондатра. Дрожит. Грива перепутана. Глаза налились кровью. Тут поневоле обомрешь: казенный конишка, начальство за него крепко спросит. Костя рысаком к ветеринару:

— Спаси Турпана!

Ветеринар хоть и от Масленицы путем не отошел, но осмотрел Турпана и заключил:

— Опой. Гонял-то вчера по деревне, как угорелый.

— Какой опой?! — возмутился лесник. — Выстояться коню дал. Ну, бабушка Аксинья, попляшешь ты у меня на горячей сковородке. Сглазила ведьма Турпана.

— А я говорю: опой! — напустился ветеринар. — Слабым отваром дрёмника{8} отхаживай коня, может, и одыбает.

Их разговор вскользь подслушали ребятишки, и к обеду вся деревня знала: бабушка Аксинья казенного конишку испортила. Суеверные сельчане ругали старую, почем зря, а Костю Рукавишникова жалели:

— Придется родителям корову продавать, иначе до конца жизни сердешному не расплатиться за Турпана — зарплатишка-то у лесника махонькая.

Обиженная молвой, бабушка Аксинья выходила за ворота, высматривая Костю Рукавишникова, чтобы принародно отчихвостить за оговор. Завидев бабушку, тот быстро нырял в переулок: чувствовал — сам скоро запляшет на горячей сковородке. Каких только лечебных средств не перебрал он, Турпану не помогло. Днем вроде спокойный, а ночью, того и гляди, конюшню в щепки разнесет. Маялся парень, маялся, и пошел на поклон к бабушке.

— Прилетел, соколик? — мстительно прищурилась та. — Выкладывай, что стряслось?

«Скажи на милость, какая добренькая! Сглазила коня, и хоть бы хны…» — Костя еле сдержался, чтобы не нагрубить колдунье.

— Турпан захворал, бабушка. Ума не приложу, чем лечить, помоги горю.

— Ветеринар смотрел?

— Смотре-е-ел, — расплакался парень. — На опой грешит…

Бабушка Аксинья хмыкнула, задумчиво побарабанила пальцами по столешне и согласилась:

— Хоть ты и ославил меня на всю деревню, да ладно уж, гляну на мерина.

Хозяина в конюшню не пустила, а когда вышла оттуда, сказала:

— Вечером возьми кота мово, пусти на ночь к Турпану.

Так и сделал. Утром ни свет, ни заря ворвался в конюшню. Конишка встретил хозяина веселым ржанием! О валенки Кости, довольно мурлыкая, терся кот. В яслях лежала задавленная ласка.

Лесник показал зверька бабушке Аксинье, та всплеснула руками:

— Так я и думала! Она, проверка, мерина пугала.

— Не ты ли, бабушка, приколдовала? — подозрительно спросил Костя. — Помнишь, на Масленку грозилась…

— Ах, вон ты про что! Внучке на курсы отписать хотела, как жених, пока она на счетовода учится, девок по деревне катат. А ласка… Мерину-то овса задаешь? Задаешь. Мыши завелись. Она и объявилась.

Бабушка Аксинья рассыпала по избе серебряный смех, а Костя Рукавишников облапил ее, поцеловал крепко и бесшабашно тряхнул смоляными кудрями:

— Поехали, бабушка, кататься!

Женился бы Костя на внучке бабушки Аксиньи, да война помешала. Напали на нас фашисты. Поехал раскудрявый соколик на фронт. Машет родным с парохода белым платочком, а Турпан по берегу бежит, ржет жалобно. Уехал наш веселый лесник — и конишка исчез. Говорили, с утеса в Лену бросился от горя. Чуял, видно, что хозяин никогда не вернется.

Убили Костю Рукавишникова в первом же бою.

ПОСЛЕДНЕЕ СВИДАНИЕ

Младший брат Саня раньше таксистом работал. Приехал однажды ночью, а сам седой как лунь. Трясет всего, и гачи мокрые…

— Ограбили?! — всполошился я, и в сборы — бандитов ловить.

— Притормози, Ваня, — остудил тот. — Лучше выпить налей.

Достал я из кирзового сапога спрятанную от глазастой жены подальше уже изрядно початую бутылку. Саня проворно выхватил ее из рук, раскрутил и выпил залпом из горлышка.

— Отчего седой-то весь? — стал я пытать. — Пешехода сбил?

— Если бы пешехода… — мрачно буркнул он. Метнулся к зеркалу и погляделся. Вздохнул тяжело, поворошил на голове седые волосы и, трусливо косясь на мутное кухонное окошко, за которым огромной желтой картофелиной повисла осенняя луна, поведал о своем несчастье…

…Высадил я на Большой пассажиров и покатил в таксопарк на пересменку. У ремесленного училища машет старушка. Остановился.

— Свози, — просит, — на Старое кладбище, заплачу хорошо.

— Какое кладбище, мать?! Ночь на дворе, — отвечаю.

— Свози, — протягивает пачку денег. Я и позарился.

Привез, развернулся и мотор выключил, чтобы зря бензин не жрал.

— Жди тут, — приказала и ушла.

Час жду, два жду. Не век же здесь вековать, да и страшновато. Решил поторопить старушку. Смотрю, вроде огонек вдали мерцает. Подкрался поближе, выглянул из-за дерева: старушка на могильном холмике сидит, а на коленях у ней девочка лет шести — сияет как льдинка, лунным светом облита. Замер я и прислушался.

— Мамочка, ты еще придешь? — спросила печально девочка.

— Не знаю, — рыдая, ответила старушка. — Полвека навещала тебя, и никто козни не строил. Чую сердцем, последний раз видимся. Разлучат злые люди, зачахнут на твоей могилке цветочки…

Такая тоска, брат, нахлынула, хоть волком вой. К горлу подкатил комок, того и гляди, задохнусь от жалости. Стою, слушаю, а слезы ручьем по лицу текут.

Долго бы еще они горевали и переговаривались, если бы у меня под ногой не хрустнула сухая веточка.

Девочка испуганно вскрикнула, закружилась вихрем и ушла винтом в землю. Я бросился, как ошпаренный, к такси. Только захлопнул за собой дверцу и включил мотор — старушка тут как тут. Раскосмачена. Глаза безумные. Схватила булыжник — трах по стеклу. Дал я по газам от беды подальше, вот к тебе прямо с кладбища и прикатил…

Саня через силу улыбнулся:

— Интересно сколько рубликов она