По мнению Яна, это был просто-напросто левый идиотизм, ничуть не подходивший характеру Ольги. Хольцер рассматривал его лишь как проявление ее эмансипации. Он считал, что, при всей напыщенной болтовне о нищих и больных, дочь по-прежнему похожа на него. Когда-то Ольга была многообещающей бегуньей на сто метров. Мускулистая и взрывная, ростом 186 сантиметров, она в прежние времена очень любила смотреть боевики и слушать его военные воспоминания. В школе все знали, что с нею лучше не ссориться. Она давала сдачи, как боец. Ольга определенно не была создана для возни с дегенератами и слабаками.

Тем не менее она утверждала, что хочет работать на организацию «Врачи без границ» или отправиться в Калькутту, как некая чертова Мать Тереза. Ян Хольцер не мог этого выносить. Мир, по его мнению, принадлежал сильным. Но в то же время он очень любил дочь, что бы та ни заявляла. Завтра она впервые за полгода приезжала на несколько дней домой, и он торжественно решил, что на этот раз проявит больше чуткости и не станет разглагольствовать о Сталине, великих лидерах и обо всем таком, что она ненавидит. Напротив, он постарается снова привязать ее к себе. Хольцер был уверен в том, что она нуждается в нем, и почти не сомневался, что сам нуждается в ней.

Было восемь часов вечера, и Ян пошел на кухню, выдавил соковыжималкой сок из трех апельсинов, налил в стакан водки «Смирнов» и сделал коктейль. В третий раз за день. По завершении работы он иногда выпивал по шесть-семь штук и сегодня, возможно, поступит так же. Хольцер чувствовал себя усталым и изнуренным от бремени легшей на его плечи ответственности, и ему требовалось расслабиться. Несколько минут он постоял с коктейлем в руке, предаваясь мечтам о совершенно иной жизни. Но мужчина, именовавший себя Яном Хольцером, слишком размечтался.

Его умиротворению сразу пришел конец, когда по защищенному от прослушивания мобильному телефону ему позвонил Юрий Богданов. Поначалу Ян надеялся, что Юрий просто хочет выговориться, снять часть возбуждения, которое неизбежно влекло за собой каждое задание. Но у коллеги имелось конкретное дело, и звучал он озадаченно.

– Я разговаривал с Т., – сказал он.

Ян испытал смешанные чувства – пожалуй, больше всего ревность. Почему Кира позвонила Юрию, а не ему? Несмотря на то, что Богданов добывал огромные деньги и получал в награду дорогие подарки и крупные суммы, Ян все же пребывал в убеждении, что Кире он ближе. Но Хольцер почувствовал и беспокойство. Неужели что-нибудь все-таки пошло не так?

– Возникли какие-то проблемы? – спросил он.

– Работа не завершена.

– Ты где?

– В городе.

– Тогда приходи сюда и объясни, что ты, черт возьми, имеешь в виду.

– Я заказал столик в «Пострес».

– У меня нет сил на шикарные кабаки и твой выпендреж. Так что двигай сюда.

– Я не ел.

– Я тебе что-нибудь поджарю.

– Ладно. У нас впереди длинная ночь.

Яну Хольцеру не хотелось никакой новой длинной ночи. Еще меньше ему хотелось сообщать дочери, что завтра его не будет дома. Но выбора не было. Он знал это так же точно, как то, что очень любит Ольгу. Отказывать Кире нельзя.

Она обладала над ним незримой властью, и хотя Хольцер пытался, ему никогда не удавалось держаться с нею с тем достоинством, с каким хотелось. Она превращала его в мальчишку, и он часто прямо из шкуры вон лез, чтобы заставить ее улыбнуться или, лучше всего, пустить в ход свои чары.

Кира была сногсшибательно красива и умела пользоваться этим, как ни одна красавица до нее. Она потрясающе использовала власть, прекрасно владея всем регистром: могла быть слабой и умоляющей, но также непреклонной, жесткой и холодной, как лед, а иногда просто злобной. Никто, кроме нее, не умел так пробуждать в Яне садизм.

Возможно, она не была чересчур интеллектуальна в классическом понимании, и многие подчеркивали это – вероятно, от потребности опустить ее на землю. Однако те же люди, стоя перед ней, чувствовали себя дураками. Кира все равно одерживала над ними верх, и даже самых крутых мужчин могла заставить краснеть и хихикать, как школьники.

В девять часов Юрий сидел рядом с ним, поедая баранье филе, поджаренное для него Яном. Вел он себя за столом, как ни странно, почти подобающим образом – наверняка тоже влияние Киры. Богданов во многих отношениях стал человеком, хотя, конечно, не до конца. Как бы он ни притворялся, ему так и не удалось отделаться от повадок воришки и наркомана. Несмотря на то, что Юрий давно избавился от наркозависимости и стал дипломированным компьютерным инженером, в его движениях и размашистой походке по-прежнему присутствовали следы уличной неотесанности.

– Где твои буржуйские часы? – спросил Ян.

– С ними покончено.

– Попал в немилость?

– Мы оба в немилости.

– Все так плохо?

– Может, и нет.

– Но ты сказал, что работа не завершена?

– Да, дело в мальчишке.

– В каком мальчишке?

Ян притворился, будто не понимает.

– В том, которого ты так благородно пощадил.

– А что с ним? Он же идиот.

– Возможно, но он начал рисовать.

– Что значит рисовать?

– Он – савант.

– Кто?

– Тебе следовало бы читать что-нибудь, кроме твоих дурацких военных журналов.

– Ты о чем?

– Савант – это аутист или человек с какой-нибудь другой инвалидностью, обладающий при этом особым талантом. Этот мальчишка, возможно, не умеет говорить и сколько-нибудь разумно мыслить, но у него, похоже, фотографическая память. Комиссар Бублански полагает, что парень сможет нарисовать твое лицо с математической точностью, а потом он надеется запустить рисунок в полицейскую программу идентификации лиц, и тогда тебе конец, не так ли? Разве ты не присутствуешь где-нибудь в регистре Интерпола?

– Да, но Кира ведь не считает…

– Именно так она и считает. Мы должны убрать парня.

На Яна нахлынуло возмущение и растерянность; он снова увидел перед собой пустой стеклянный взгляд с двуспальной кровати, который его так неприятно поразил.

– Она, что, совсем обалдела? – произнес он, сам не до конца веря в правоту своих слов.

– Я знаю, что у тебя есть проблемы с детьми. Мне это тоже не нравится. Но, боюсь, нам не отвертеться. Кроме того, тебе следует быть благодарным. Ведь Кира с таким же успехом могла бы тебя сдать.

– Вообще-то, да…

– Ну и ладно! У меня в кармане авиабилеты. Мы вылетаем в Стокгольм первым самолетом, в 06.30, и затем направляемся в какой-то Центр помощи детям и молодежи «Óдин» на Свеавэген.

– Значит, мальчик находится в интернате?

– Да, и поэтому требуется кое-что спланировать. Сейчас только доем, и сразу приступим.