— Ты чего? — тревожно спросил Саша, услышав, как Митя хрипло фыркнул, оглянувшись.

— Шалый какой-то! Словно бык, метнулся. — Митя презрительно сплюнул.

Темные прищуренные глаза у Саши блеснули.

— Митя! — сказал он, схватив товарища за руку. — Я ему сдачи бы дал. А ты?..

— Я бы тоже… — кратко отозвался Митя, показывая крепкий, в черных угольных крапинках кулак.

Ребята замолчали, увидав впереди грузного, рослого человека с белой повязкой на рукаве.

— Полицай… — буркнул Митя, дернув Сашу за рукав и оглядываясь по сторонам. Командир предупреждал — избегать встречи с полицаями. Что делать? Свернуть в сторону?

— Чугрей… — прошептал Саша, узнав в шедшем к ним навстречу отца Егора Астахова. Скрываться было уже поздно. Но Чугрей прошел мимо, не обратив внимания на ребят.

Никакой опасности впереди не предвиделось. Только на другой стороне улицы появился кто-то из жителей города в ватном пиджаке и в высокой пыжиковой шапке. «Он!»… — беззвучно прошептал Митя, замедлив шаги, стараясь не упустить из виду заинтересовавшего его человека.

— Я пошел… — сказал Митя, предупреждающе стиснув ладонь Саши. — Ты шагай не этой улицей, а соседней, там малолюднее и тропка к реке есть… Там, в кустах, где летом мы играли в волейбол, жди меня…

Саша свернул в переулок. «Интересно, какое задание получил Митяй?..» — снова подумал он.

— Товарищ комиссар! — вдруг раздался громкий шепот за Сашиной спиной.

Саша вздрогнул, не останавливаясь, обернулся и увидел закадычного Витюшкиного дружка Славку. В старых, сбитых сапогах и рваной кацавейке крался за ним Славка и предупреждающе моргал глазами.

— Дело есть… — снова прошептал Славка. — Остановись на минутку…

Саша остановился.

Когда спустя некоторое время, благополучно выполнив задание, Митя спустился к реке, он не нашел в условленном месте Сашу, тот явился немного позже, встревоженный и угрюмый.

— Задержался я, Митяй!.. — извиняющимся тоном признался он, но говорить, почему задержался, не стал.

…Заметно темнело, когда, выбравшись за город, ребята быстро зашагали по проселочной дороге.

Уже не сдерживаясь, Митя вполголоса звучным тенорком запел:

Нас побить, побить хотели…

Нас побить пыталися…

Саша хотел остановить его, но и сам, не удержавшись, обернулся, погрозил кулаком в сторону занятого оккупантами города и тоже вполголоса подхватил:

Но мы даром не сидели —

Того дожидалися!

Над зубчатой черной каемкой леса из мутного просвета в облаках выглядывала бледная луна, свистел и крутил сухую листву ветер. До лагеря предстоял еще долгий путь, но ребята, хоть и порядочно устали за день, шли бодро, воодушевленные, что все обошлось благополучно и возвращаются они теперь к своим.

Как тяжело после первых удач и похвал стоять в строю и, потупив голову, слушать суровый, непохожий на обычный голос Тимофеева, зачитывающего приказ по отряду:

«…Предупредить Клевцова и Чекалина, что в следующий раз в случае нарушения партизанской дисциплины они будут исключены из отряда…»

Расходятся партизаны, шуршат у них под ногами отжившие свой век блеклые, опавшие листья. В розовато-желтом ореоле, как свечки, горят на солнышке молодые осинки. Но ничего этого Саша сейчас не замечает. Митя как ни в чем не бывало улыбается, шутит с девушками. Такой у него спокойный характер. А Саша так не может. Он медленно прохаживается в стороне за деревьями, стараясь не показываться на глаза ни Кострову, ни Тимофееву, ни Дубову.

— Внеочередной наряд не так уж страшно, отстоим, — успокаивает его Митя, — могли выгнать из отряда…

Люба качает головой:

— Ой, Шурик, Шурик! Мальчишества в тебе еще много…

«Почему только у меня? — обидчиво думает Саша. — А у Митяя?»

— Пожалел вас командир, — укоризненно говорит и Матюшкин, поглаживая свою бородку, — характер у него золотой.

Саша молчит: ему и обидно и еще больше неловко перед товарищами.

Из открытой двери землянки приглушенно льется чистый голос:

Ой вы кони, вы кони стальные…

Только на днях Саша починил радиоприемник, и все хвалили его за это. А теперь…

Нет, он не пойдет в землянку, пускай там сами крутят приемник как хотят.

— Шурик, принеси, пожалуйста, воды… — Это Таня. Она, улыбаясь, протягивает Саше ведро: — Принесешь?

— Принесу… — бурчит Саша, соглашаясь. Таня сегодня повариха.

— Уж очень ты помрачнел. Хочешь, я за тебя наряд отстою?

Саша недоумевает: шутит Таня или говорит всерьез? Но слова Тани действуют успокаивающе, разгоняют мрачные мысли.

— Я и сам отстою… — отвечает он. Спускаясь к ручью, все же ворчит: — Учительница… Привыкла повелевать.

Имеет красивая Таня какую-то власть над ребятами в отряде, и даже над ним. Все ей охотно подчиняются, даже и взрослые.

Тропинка к ручью вьется, крутится вокруг деревьев. Шелестя, падают сухие желтые листья. Ярко-огненный краешек выглянувшего из облаков солнышка озолотил макушки деревьев, словно поджег их.

На берегу ручья Машенька и Клава, раскрасневшись, усердно стирают белье, сидя на корточках.

— Давай я тебе что-нибудь выстираю? — предлагает Саше Машенька.

Клава молчит. Она вообще молчаливая, замкнутая.

Саша знает, почему она всегда такая хмурая. При бомбежке железнодорожной станции, где Клава работала стрелочницей, погибли ее отец, мать и младший братишка. Осталась Клава совсем одна.

— Сам выстираю… — отвечает он на предложение Машенька. Поставив ведро с водой перед Таней, Саша уходит в чащу леса. Долго сидит один на трухлявом дереве. Снова вспоминает только что пережитое.

…Возвращались они с Митей из разведки. Шли опьяненные удачей. Несли немецкую винтовку и трофейную сумку с патронами, оставив позади себя на дороге труп незадачливого немецкого солдата.

— Эх, пострелять бы… — размечтался Саша. Митя молчал.

— Давай, Митяй… — искушал его Саша, просительно заглядывая в глаза. — Немецких патронов у нас в лагере и так много…

Уже неподалеку от лагеря, в густом еловом лесу, Митя наконец сдался.

Шли и стреляли по очереди, упражняясь в меткости. Так красиво было смотреть, как трассирующие пули оставляли на темном небе яркий след. Никак не предполагали они, что в партизанском лагере, заслышав стрельбу, все переполошатся.

Подбежавшие к ребятам Матюшкин и Алеша сразу же отобрали оружие. Саша было заупрямился, но Матюшкин так тряхнул его, что Саша едва устоял. Их привели в лагерь, поставили перед строем партизан… Какой позор!