В настоящий момент я руковожу этим проектом совместно с Найджелом Лэнгом и Мартином Делатицким[167], выдающимся генетиком из штата Виктория, который давно выступает за скрининг на носительство наследственных заболеваний. В ходе проекта мы планируем обследовать 10 000 семейных пар, описав каждый аспект выявления носительства. Может показаться, что столь простая идея оставляет мало нерешенных вопросов, однако удивительно, как много деталей еще предстоит проработать для того, чтобы наилучшим образом организовать это обследование.

Главной задачей в первый год осуществления проекта было определить, что, собственно, надо искать. На первый взгляд как будто несложно: надо отобрать тяжелые генетические заболевания и провести скрининг на их выявление, не так ли? Но тут же возникают затруднения. Что значит «тяжелые»? В отношении многих заболеваний ответить на этот вопрос легко. Синдром нерасчесываемых волос — аутосомно-рецессивное заболевание[168], но едва ли кто-то сочтет его достаточно серьезным, чтобы включить в обследование. Эта информация будет попросту бесполезна для большинства людей — вряд ли найдется много желающих изменить свои репродуктивные планы на этом основании. На другом конце спектра находятся смертельные заболевания вроде синдрома Тея — Сакса. С ними тоже все понятно: практически любой сторонник скрининга включил бы их в список. Но множество заболеваний находится в серой зоне: одни могут посчитать их достаточно тяжелыми, другие — нет. Возьмем, например, глухоту. Чуть ли не все коммерческие ДНК-тесты включают как минимум один вид глухоты. Но насколько это тяжелое заболевание на самом деле? Некоторые считают, что это вообще не заболевание, — высказывалось даже мнение, что лечение глухоты — своего рода культурный геноцид, так как грозит исчезновением сообщества глухих и его языков.

В рамках «Миссии Маккензи» мы решили, что будем включать в список гены, если ассоциированное с ними заболевание вызывает нарушения здоровья с детства, если это заболевание ведет к инвалидности и/или сокращает жизнь, оно неизлечимо или лечение очень обременительно и среднестатистическая австралийская семья постаралась бы предотвратить рождение ребенка с таким заболеванием. После продолжительных споров мы решили, что глухота не отвечает этим критериям, и не включили в список гены, отвечающие за изолированную глухоту[169]. Однако мы считаем, что вопрос, какие заболевания включать в программу обследований и где проводить границы, нуждается в дальнейшей проработке, и один из вопросов, на которые мы стремимся ответить в ходе работы над проектом, — согласен ли народ Австралии, что у нас есть такое право.

Наш окончательный список оказался гораздо длиннее, чем предполагалось — 1300 генов, ассоциированных с более чем 700 заболеваниями. Число генов больше числа заболеваний, так как многие заболевания могут быть вызваны мутациями нескольких разных генов. Конечно, большинство из них очень редкие, и чаще всего на 10 000 обследованных семейных пар не найдется и одной с риском 25 % родить больного ребенка.

Среди прочих научных вопросов, на которые мы ищем ответы, есть и довольно простые, например: сколько на 10 000 пар окажется выявленных носителей данного заболевания? Вопрос простейший, но важный: если вы планируете всенародную программу обследования, вам нужно знать, какие ресурсы потребуются, и это наиболее важная информация. Аналогичный практический вопрос — будет ли программа экономически выгодной. Этот вопрос может показаться бездушным, учитывая, как наследственные заболевания отражаются на человеческой жизни, но, если государство собирается оплачивать обследования, ему необходимо знать, может ли оно это себе позволить; поэтому ключевую роль в нашей команде играют специалисты по экономике здравоохранения. Другие вопросы сложнее. Каковы этические последствия скрининга подобного рода? Как спланировать программу, чтобы она принесла максимум пользы и минимум вреда? Как нам применить данные исследований во врачебной практике по возможности эффективно и результативно?[170] И это далеко не все.

Не бывает идеальных программ обследования. В наших знаниях всегда будут пробелы, наши возможности выявить больных или носителей наследственных заболеваний не безграничны. И все-таки я полон надежд. Я надеюсь, что через несколько лет мы сможем предложить возможность пройти скрининг всем желающим. Я надеюсь, что многие предпочтут обследоваться и что, хотя большинство из них услышит обнадеживающий результат, для тех, кто узнает, что у них высока вероятность родить больного ребенка, эта информация окажется полезной.

Больше всего я надеюсь, что со временем мне реже придется принимать молодые семьи и сообщать им горькие известия об их детях.

В генетике есть немало поводов для оптимизма и радостных ожиданий. До сих пор в этой книге речь шла о прошлом и настоящем генетики и о ее влиянии на жизнь людей. А как насчет будущего?

У нас в лаборатории, в помещении по соседству с моим кабинетом, стоит чудесная машина. Это секвенатор NovaSeq 6000, способный прочитать геномы 6000 человек в год. Фирма-изготовитель Illumina прежде производила секвенаторы, вполне годившиеся в качестве реквизита для фантастических фильмов. Однако в случае с NovaSeq они как будто решили отречься от дизайнерских изысков, и новый прибор подозрительно напоминает большую стиральную машину. Смысл послания достаточно ясен: обладая такими могучими возможностями, незачем пускать пыль в глаза.

Шесть тысяч геномов в год. Одна машина, причем всего одна из множества: только в Новом Южном Уэльсе есть еще три, а в мире, вероятно, их сотни или даже тысячи. Когда я только начинал работать, мы не секвенировали еще ни одного человеческого генома. В те времена мысль, что я мог бы сидеть за столом в паре метров от прибора, способного на такое, показалась бы просто фантастической.

Это говорит о том, что прогноз на ближайшие 20 или даже на пять лет следует воспринимать с недоверием. Но кое-что можно утверждать наверняка.