Итак, гнев тети уступил разочарованию. Луиза чувствовала себя жалкой гусеницей. Безвольной, беспринципной. Если бы она злилась на графа, ей было бы легче. Но она не испытывала к нему злости. Она чувствовала лишь онемение во всем теле, и в душе тоже. Словно ее долго и беспощадно били ногами.

– Вы были правы, тетя, – сказала Луиза. – Мне действительно нужно было испытать что-то новое.

– В мои планы относительно тебя не входило столько новых впечатлений, сколько, по-видимому, ты испытала. – Леди Ирвинг пристально взглянула на племянницу и соскользнула с кровати. – Боже, только взгляни на этот беспорядок. Твои наряды приведены в негодность. И где эта твоя горничная? Надо побыстрее упаковать вещи. Я обещала Хавьеру, что мы уедем до полудня.

Луиза молча поплелась к двери, чтобы вызвать горничную.

Пока горничная и леди Ирвинг ожесточенно спорили о том, как лучше паковать ее наряды, Луиза безучастно сидела в кресле у камина. Взгляд ее был устремлен в пустоту.

Итак, они уезжают, но скандал все еще остается пустой угрозой. Хавьер позаботился о том, чтобы он не вышел за рамки ее семьи. Граф думал, что оказывает ей услугу.

И еще оставался Локвуд, мелочный и безжалостный.

Мисс Оливер стиснула подлокотники кресла.

Луиза приехала сюда робкой и боязливой, хотя и исполненной решимости измениться и она изменилась. Она заставила повесу подарить ей наслаждение и при этом оставила его неудовлетворенным. Она уколола гадкого маркиза шляпной булавкой, ударила коленом в пах и пырнула тупым столовым ножом в бок.

При воспоминании об этом Луиза невольно улыбнулась. Если у нее хватило мужества на то, чтобы разобраться с обидчиком, то у нее точно хватит мужества, чтобы постоять за себя в разговоре с напыщенной матроной. Если у нее хватит гордости, чтобы покинуть этот дом с достоинством, то ее гордости хватит за глаза, чтобы провести вечер на балу, ни разу ни с кем не потанцевав.

Высшему свету больше никогда не запугать мисс Оливер. Слабое утешение после всего, что она потеряла, но все же утешение.

Хавьер оставался в своем кабинете следующие несколько часов. Повода покидать его не было, по крайней мере, до тех пор, пока не придется переодеться к ужину.

Погрузившись в работу, Хавьер с удивлением обнаружил, что бухгалтерские книги перестали быть для него чем-то непостижимым и колонки цифр в них обрели смысл. Эти цифры свидетельствовали о том, что титул его не был умозрительным понятием, а имел под собой вполне материальную основу. Лорд Хавьер представлял собой нечто большее, чем персонаж скандальной хроники. Оставалось лишь убедить в этом свет.

За работой ему почти удалось забыть о том, что он предал Луизу, чтобы заставить ее уехать. Граф имел благие намерения, и потому оснований для того, чтобы чувствовать себя подлецом, у него, казалось бы, не было.

Ну ладно, приходится признать, что работа не смогла отвлечь его от неприятных мыслей.

В дверь постучали, и Хавьер опустил лорнет и, проведя рукой по уставшим глазам, спросил:

– Кто там?

– Уиллинг, милорд. У меня для вас письмо. Просили передать срочно.

Хавьер пригласил дворецкого в кабинет и взял с подноса сложенный вчетверо запечатанный листок.

– На нем нет почтовой марки, – заметил Хавьер.

– Да, милорд. – Дворецкий замолчал в нерешительности. Впрочем, по его лицу, как обычно, невозможно было определить, что он чувствует. – Письмо было оставлено одним из ваших гостей.

Значит, Луиза сочла нужным сообщить ему что-то на прощание. Каким же окажется ее послание? Горьким? Нежным?

– Спасибо, Уиллинг, вы можете идти.

Хавьер едва дождался ухода дворецкого, чтобы распечатать послание.

На бумаге четким каллиграфическим почерком было написано всего одно предложение: «Мы написали чудесный любовный роман».

Хавьер опустился на «гаремный» стул. Совместно проведенное время действительно было чудесным, но разве все, что между ними было, не более чем выдумка?

И только потом он заметил еще один листок на столе. Очевидно, он был вложен в письмо, и, желая как можно быстрее прочесть его, Хавьер не заметил, как он выпал.

Ему потребовалось немало времени, чтобы осмыслить то, что увидели его глаза. То был чек на десять фунтов, выписанный на Лондонский банк.

Десять фунтов. Пари. Она знала.

Она знала? Как долго? И уехала, оставив ему этот чек как краткое и язвительное напоминание о проведенном вместе времени. «Как в романе», – говорили они друг другу в освещенной живым огнем библиотеке перед тем, как подвергнуть испытанию способность держать в узде свои инстинкты.

Так что же было между ними на самом деле? И каким мисс Оливер его видит?

Но ему никогда не узнать ответ, потому что он ее прогнал.

И Хавьер вдруг понял, что безутешен. И даже любимый Данте не в силах ему помочь.

Верная своему слову, леди Ирвинг увезла Луизу из Клифтон-Холла еще до того, как Хавьер покинул кабинет.

Граф протянул десятифунтовую банкноту Локвуду перед ужином, рассчитывая на то, что в присутствии гостей дома маркиз будет вести себя не столь развязно, как можно было бы от него ожидать при иных обстоятельствах.

Увы, надежда оказалась тщетной.

– Что это?! – изображая потрясение, воскликнул Локвуд. – Боже, лорд Хавьер вручил мне десять фунтов. Господа, призываю вас в свидетели! Пеллингтон, Чаннинг, Везервакс, идите сюда!

Хавьер надел выражение номер три: снисходительный интерес. По правде говоря, он не испытывал ни малейшего желания проявлять к Локвуду снисхождение, особенно когда тот забрался с ногами на антикварный стул с дорогой обивкой и принялся размахивать Луизиной банкнотой как флагом.

– Лорд Хавьер проиграл пари. И кому! Мне! Неужели мир рухнул? Земля принялась вращаться вокруг Солнца?

– Она и не прекращала, – пробормотал сквозь зубы граф.

Ужимки и прыжки Локвуда привлекли к себе внимание публики, что, впрочем, неудивительно. Не каждый день великовозрастные маркизы забираются с ногами на стулья.

– Что происходит? Что-нибудь увлекательное? – Миссис Протероу протиснулась к своему любимцу Локвуду.

– Ничего особенного, – ответила мисс Тиндалл. – Локвуд выиграл пари, и у него возникла острая потребность влезть на стул.

– Странно, что ты не видишь ничего особенного в том, что Хавьер проиграл, Джейн. Впервые в жизни. И, поскольку проиграл он не кому-нибудь, а мне, я считаю, что мы должны достойно отпраздновать это событие. Недолговечна земная слава.

Хавьер не стал закатывать глаза, с чем мысленно себя поздравил.

– Если ты рассчитываешь на восхищение, Локвуд, не следует привлекать внимание окружающих к исключительности твоего триумфа.