И тут верхом на облаке Марфина колдовского тумана, подобно Мюнхгаузену, тоже предпочитавшему поездки верхом, только на пушечных ядрах, в подсознание Глеба опять въехал, но теперь уже в новоприобретенном пышном аристократическом величии, барон швейцарского ПМЖ Алексис фон Малахо́вка. Аристократ германо-швейцарского происхождения слез с облака и заораторствовал не хуже знаменитого адвоката Плевако и почти так же хорошо, как другой юрист, тоже прописавшийся на ПМЖ, как и Алексис, только не в Швейцарии, а в телевизоре:

— Глебиус де Ла Панини! Если ты упоминаешь Книгу рекордов Гиннесса в связи с демократичнейшим решением Всемерно Выдающегося госдеятеля расстрелять из танковых орудий Всенародно избранный Высший законодательный орган страны, то не сомневайся — это деяние Всемерно Выдающегося не «возможно», а совершенно точно войдет в Книгу рекордов Гиннесса! Прецеденты такого рода не идут ни в какое сравнение с его эпохальным свершением! Подобного не сотворит никто и никогда! Некий госдеятель некогда сумел всего лишь сжечь пустое здание своего парламента, когда всенародно избранные его депутаты мирно спали дома в своих постелях. Еще раньше не столько уже государственные, сколько еще политические деятели аннулировали всенародно избранное Учредительное собрание под тем предлогом, что караул устал… И относительно мирно разошлись по своим съемным квартирам. Но и Всемерно Выдающийся госдеятель тоже заявил, но только Высоким судьям Высокого Конституционного суда, что демократическая общественность в его лице устала читать их возмутительный вердикт о неконституционности его указа о разгоне Высшего законодательного органа страны. Высокие Конституционные судьи тоже не стали обороняться от усталых демократов, швыряя в атакующие танки пишущие машинки, компьютеры и папки с судебными делами и расстреливая пешие демократические цепи шрапнелью из тяжеленных пресс-папье. Они не «относительно мирно», как депутаты Учредительного собрания, а просто мирно разъехались по своим элитным квартирам. Вот потому-то Учредительное собрание так никогда больше и не собралось, а Высокий Конституционный суд, пополненный по указанию Всемерно Выдающегося госдеятеля многими, еще более достопочтенными судьями, чем прежние, заработал еще плодотворнее и стал гораздо легитимнее. И эта новация Всемерно Выдающегося также достойна включения в Книгу рекордов Гиннесса, потому что и она уникальна!

Просветив таким образом Глеба, барон Алексис фон Малахо́вка снова оседлал Марфино колдовское облако, сделал собеседнику ручкой и со словами: «С аристократическим к вам адью и гудбаем, светлейший князь Глебиус де Ла Панини!» — отбыл из подсознания Глеба в неизвестном направлении.

Очнувшийся в Краснопартизанской действительности Глеб начал переваривать добытую Марфой из ноосферы и протранслированную посредством Алексиса новую информацию. «Марфа предрекает: чтобы достигнуть генеральского звания, мне вдобавок к ранее приобретенной толерантности придется еще кого-то расстрелять — пусть не Высший законодательный орган, а какой-нибудь паршивенький муниципальный, и разогнать суд, пускай не Конституционный, а районный или даже товарищеский, пополнив его затем своими хорошими знакомыми-судьями. Нет-нет, я законопослушный гражданин и на такие неправовые действия никогда не пойду. Следовательно, генералом мне не быть и Марфин карьерный урок пошел не впрок. Хотя за доброе отношение все равно спасибо. Зато я принял к сведению, что Марфин порученец Алексис постоянно обращал мое внимание на то, каким почетом в России пользовались и пользуются иностранцы, а титулованные иностранцы — вдвойне! Не зря же он любезно советовал мне назваться виконтом Глебиусом де Ла Панини, а при последнем свидании даже произвел в светлейшие князья? И Марфа, по-женски наблюдательная в таких делах, не могла не заметить, что я неравнодушен к Юлии, и, желая мне счастья в личной жизни, рекомендует компенсировать мое “бесприданничество” иностранным аристократическим именем и фамилией. Наверное, Юлия поддалась общему девичьему поветрию типа: “Английский лорд или хотя бы америкэн бой, возьми меня с собой!” Голоштанные “бои” в нынешней девичьей табели о рангах женихов котируются не слишком высоко, а вот знатные лорды — совсем наоборот. Но где лорды, там и графы, виконты, бароны, тем более — светлейшие князья. Что ж, любовь — это своеобразная война полов, а на войне как на войне: допустима военно-любовная хитрость. Надо будет как-нибудь к слову проговориться Юлии, будто я происхожу из древнего аристократического русско-итало-французокого рода виконтов или, там, князей де Ла Панини, а зовут меня в действительности не Глебом, а Глебиусом… Чем черт не шутит! Ведь и во времена великого драматурга Островского, сочувствовавшего несчастной бесприданнице, было много примеров, когда богатые купеческие дочки выходили замуж за бесприданных женихов, у которых из всего движимого и недвижимого имущества оставался только паспорт с дворянской фамилией. К тому же легенда о моем аристократическом происхождении будет не совсем недостоверна.

Ведь мой прадед по отцовской линии вроде бы был дворянином. Во всяком случае, во время Гражданской войны он сражался в Добровольческой белой армии за “единую и неделимую Россию”, желая, чтобы государь и дальше “царствовал на славу нам, на страх врагам”. И мой прадед по материнской линии тоже сражался на фронтах Гражданской войны, но только в рядах Красной Армии, и бился за то, чтобы “труд владыкой мира стал и всех в одну семью спаял”, а позднее — за “Союз нерушимый”. Сменовеховцы, почесав эмигрантские затылки, первыми заметили, что “единая и неделимая Россия” и “Союз нерушимый” — это как бы вроде почти одно и то же. Но озарение это на них снизошло, как это обычно и бывает, слишком поздно — постфактум, так сказать… А ведь, если отбросить все нюансы, выходит, что оба моих предка сражались за “Единый и неделимый Союз нерушимый” и оба были настоящими аристократами. Потому что кого же и считать настоящей элитой общества, то есть аристократами, как не их, отважных борцов за идею?! Уж не шкурников ли обывателей, все равно из какого сословия, хоть самого раздворянского, клопами забившихся по своим квартирным щелям и выжидавших, кто победит в кровавой схватке, чтобы примкнуть к победителям? Или правильнее считать аристократами и элитой кумиров Серебряного века российской словесности, улепетнувших из революционного Петрограда и Москвы на юг России, за спину Добровольческой белой армии, и забивавших там осиновые колы в грудь большевиков на страницах белых газет? Правда, высокую честь сражаться и умирать за Русь православную на фронтах гражданской войны эти кумиры, даже дворянского происхождения и вполне призывного возраста, почему-то предоставляли мальчишкам-юнкерам, девчонкам из женского Батальона смерти, офицерам, и так уже досыта нахлебавшимся лиха за годы Первой мировой войны, гимназистам-идеалистам да безотказным казакам. Но оба аристократа так и не смогли понять друг друга. “Своя своих не познала”. И камнем преткновения, помешавшим им достигнуть консенсуса, послужила все та же частная собственность и ее эффективные собственники, которые тогда, как и ныне, проживали не только и не столько на бескрайних отечественных просторах и в обеих российских столицах, сколько в благословенных Европах, по большей части — во Франции и Бельгии. Красный прадед считал, что их собственность должна стать ничейной. Белый прадед с ним категорически не соглашался, причем личной заинтересованности в этом вопросе у него не было никакой…»