Что ей многое доступно. Но теперь Ксения не чувствовала себя сильной, она чувствовала себя дурой, которая слишком долго обманывала весь мир.

Не до конца понимая, что делает, она подхватила с крыльца ближайший осколок маски и без сомнений полоснула острым краем по собственному запястью.

Глава 24

Тори и сама понимала, что время истекает, но это вовсе не означало, что она боялась Токарева. Их уговор был предельно простым, она с самого начала оставляла за собой право на неудачу. Так что Тори не собиралась звонить ему, отчитываться и просить еще парочку дней, она собиралась играть по прежним правилам. Как ни странно, теперь даже неудача не казалась ей таким уж плохим вариантом. Зато ей не придется использовать Романа и ее совесть останется чиста… хотя бы в этом.

Токарев же был настроен не так спокойно, он сам начал ей названивать. Тори убедилась, что хозяин дома ее не услышит, на этот раз Градов вызвался возиться на кухне. И все равно девушка отошла в дальнюю комнату, сделала вид, что любуется деревьями, залитыми предзакатным светом, и только там ответила.

– Наконец-то, – мрачно заявил Токарев. – Я уже начал думать, что вы меня избегаете.

– С чего бы? У меня есть повод прятаться от вас? Нет – и у вас нет повода звонить.

– Может, и так, но я решил, что немного мотивации вам не помешает.

– Какой еще мотивации?

Тори невольно вспомнила рассказ Градова о том, как его бывшую начали шантажировать заказчики. Неужели и Токарев до такого опустится? Ну и зря, шантаж позволяет ездить далеко не на всех.

Однако Токарев и сам понимал, что давление ни к чему не приведет:

– Исключительно положительной. Я решил, что справедливо будет заранее признать: вы – моя последняя надежда. Не люблю патетику, конечно, но так все и есть.

– И что вас на эту патетику сподвигло? Столько дней молчали!

– Я не молчал, я пытался найти другие пути. В некотором смысле это мне удалось. Мои люди следили за Немировским и накопали на него немало интересного. От драк с журналистами до оргий в гримерке с фанатками, которым едва исполнилось восемнадцать.

– Что-то мне подсказывает, что вы без сомнений подсунули это своей дочери.

– Я считаю, что ей лучше пережить боль сейчас, чем увязнуть в болоте окончательно, – заметил Токарев. – В болоте люди умирают, Виктория.

– Но судя по тому, что вы мне звоните, ваша дочь предпочла болото.

– Увы. Я показал ей все, все рассказал… Драки с журналистами ее не интересуют, она считает такое поведение признаком мужественности. Измены причинили ей боль, я видел это. Но она снова заявила, что гениям это позволено, что в таком он черпает вдохновение. Я смотрю на своего ребенка – и не узнаю. Она всегда была гордой, и я не знаю, что это за наваждение… Я полагаю, что она любит не этого ублюдка, а музыку, к которой он не имеет никакого отношения.

– Или она просто уперлась. Ваша шпионская стратегия не сработала, а ролики у вас остались?

– Да, у моих людей.

– Пришлите их мне, – попросила Тори. – Ролики, не людей.

– Зачем?

– Пока не знаю, но, может, пригодятся. Моя электронная почта у вас есть, отправляйте туда. Все, мне нужно идти!

Разговор пришлось сворачивать быстро, потому что через окно Тори заметила Льва Градова, бегущего к дому брата. Не похоже, что ему снова захотелось поспорить с Романом. Вид у Льва был шокированный и откровенно больной, словно его только что сбила машина, а он кое-как поднялся и от шока сумел бежать на переломанных ногах.

Тори поспешно заглянула на кухню и предупредила:

– Роман, твой брат здесь.

– Пусть катится к черту.

– По-моему, он только что оттуда…

Она еще не знала, ради чего пришел Лев, но дурное предчувствие уже появилось. Тори боялась того, что он скажет, – и хотела узнать. Вот только что-то ей подсказывало, что к правде она не будет готова при любом раскладе…

Зато кое-кто правду принял сразу. Кто-то, живущий на другой стороне поселка. Кто-то, наблюдавший за Львом Градовым и Ксенией с того момента, как они встретились на улице.

Илья не собирался следить за художницей, все получилось само собой. Она была яркой вспышкой, не ослепляющей его, но привлекающей внимание, завораживающей, заставляющей поворачиваться к ней. Он не выходил, скрывался, смотрел издалека. Но не мог отстраниться, когда рядом с ней снова оказался этот… непонятный. Неприятный. Пестрящий.

Наблюдать за ними со стороны было почти больно, но Илья все равно делал это, терпел, сам не зная почему. Вот и сцену на крыльце он не пропустил.

Тогда засияли не только они двое, засиял весь мир. Мир стал ярко-красным, расчерченным белыми молниями, наполненным громким раздражающим жужжанием – словно приближаются сотни разозленных ос и нужно бежать. Таким мир еще никогда не был, это одновременно пугало и злило Илью. Этот, Градов, он что-то сломал, поэтому и мир изменился.

Казалось бы: сломал – так почини! Но Градов не умел чинить, он умел только портить. Сначала он держался в стороне, в гуще красного мира, там, где все было таким ярким, что Илья его толком и не видел. А потом он и вовсе удрал, как последний трус. Как будто тоже увидел красный цвет и испугался!

Значит, чинить предстояло Илье, но он не представлял как, от шума у него кружилась голова, ему казалось, что воздух наполнился запахом полыни. Он надеялся, что Ксюша заметит его, подскажет, что нужно делать, у нее это всегда получалось.

Но не сегодня. Она просто взяла осколок маски и порезала собственную руку.

Наверно, у нее были причины так сделать. Илья смутно догадывался, что с ее лицом что-то не так. Но он не мог различить, что именно, она теперь сияла слишком ярко, ослепляла его. Поэтому Илья и не понял толком, из-за чего она расстроена, почему сбежал этот подонок Градов.

Зато кровь он видел очень хорошо. Красную кровь в красном мире, живую, ручьями рассекающую воздух и уходящую в землю. Теперь уже он не мог оставаться в стороне, он вырвался из дома, побежал к соседнему участку, хотя по-прежнему не представлял, какие действия будут сейчас правильными.

Шведов точно понял, что успел вовремя, хоть в этом повезло. Ксюша собиралась ударить окровавленным осколком снова, нанести себе вторую рану – словно первая была недостаточно жуткой! Илья перехватил руку девушки в последний момент.

Ксюша только теперь его заметила, вскрикнула, попыталась отвернуться, чтобы он не видел ее лица.

– Илья, уйди! Не смотри!