– И что делать будем?

Вожак преувеличенно внимательно осмотрел ногти.

– Не знаю, – вздыхает. – Других вариантов у нас, Егор, с тобой все равно нет. Что умеем, того и имеем…

Я рывком поднялся на ноги, отдернул брезентовый полог, обернулся:

– Значит, нечего тут и рассусоливать, – усмехаюсь. – Мой контракт пока в силе. А я свои контракты привык отрабатывать. Репутация такая. Считай – та же валюта. Два дня на подготовку техники и заготовку припасов. Потом выступаем.

…До перевала добрались почти что без приключений.

Перестрелка недалеко от Краснодара не в счет.

Так, разминка.

На Горячем Ключе распрощались с дядей Мишей, он-таки настоял на том, чтобы проводить нас как можно дальше.

Там, на новеньком, только-только обустроенном казачьем блокпосту он был вынужден повернуть назад.

Мы коротко обнялись, выпили по стремянной.

Слова были излишни.

Я впервые в жизни не был уверен, что мы уходим туда, откуда вообще возвращаются.

При любом, что называется, раскладе…

…Море появилось как всегда неожиданно.

Черное.

Теперь уже окончательно.

Не кричали чайки, на волнах не было барашков, воняло просто-напросто нестерпимо.

Вдоль дороги стояли мертвые стволы деревьев, чуть подальше, в горах, еще оставалась какая-никакая зелень.

Может, там даже кто-то и жил.

Не знаю.

И, врать не буду, – не хочу.

Я приказал надеть бронежилеты и респираторы, и мы медленно двинулись вдоль когда-то цветущего берега.

…Я не буду описывать, как мы шли по этому серпантину.

Просто не хочу вспоминать.

Покрытие дороги было почти полностью размыто оползнями, и нам все время приходилось идти на цепях и лебедках.

Как только мы останавливались, чтобы перевести дух, на нас тут же нападали аборигены.

Достаточно сказать, что семьдесят с небольшим километров мы прошли за без малого две недели.

И потеряли при этом добрую треть отряда.

Эти суки научились извлекать выгоду даже из разлившейся нефти – нас закидывали бутылками с зажигательной смесью и обстреливали горящими стрелами из луков.

Тела убитых и сгоревших товарищей мы везли с собой – иначе их бы элементарно сожрали твари, никогда, я думаю, не имевшие ничего общего с человеческим обликом…

…На подступах к Туапсе им удалось поджечь джипак Чарли, где в большинстве своем хранились наши припасы.

Дальше пришлось идти впроголодь.

А сам Чарли в очередной раз метался в бреду в штабном джипаке – у него был ожог больше пятидесяти процентов и боль, которую не могли остановить даже лошадиные дозы наркотиков.

А еще через пять километров после Туапсе убили Машку.

Было жарко, она на минуту сняла душный кевларовый шлем и попыталась откинуть назад мокрую от пота гриву темных волос.

В этот самый момент и ударил ее чуть ниже кадыка этот чертов дротик – да какой там дротик! – простая палка с привязанным грубым металлическим наконечником.

Она упала лицом вниз, и я с ужасом увидел, как этот наконечник медленно выходит наружу, разрывая мышцы и тонкую кожу шеи возле самого позвоночника.

Как раз в том самом месте, которое я очень любил целовать.

Там еще была родинка, в обычное время она пряталась за густыми темно-каштановыми волосами.

Нежно-коричневая на молочно-белой коже.

Как все зеленоглазые шатенки, Машка была белокожей.

Это уже в походе она слегка побронзовела.

По сравнению со мной – слегка…

…Я, кажется, что-то кричал.

Потом залез в джипак и расстрелял весь боезапас стационара.

Меня даже не пытались останавливать.

…Он еще кричал что-то победное, этот перемазанный горелой нефтью и сажей урод, когда в него входили первые пули, – да какие там пули, малокалиберные снаряды автоматической зенитной установки, по ошибке названной кем-то еще очень и очень давно стационарным армейским пулеметом.

Так давно, что наверное, даже отец не помнит…

Через некоторое время от него остались только покрытые кровью и слизью мясные ошметки.

Сначала от него.

А потом от всей их гребаной деревни.

Мы шли не воспитывать и не отпугивать.

Мы шли – убивать.

Всех.

Мы были единым целым, я и мой отряд.

Одним большим, смертельно раненым зверем…

…Я потом долго сидел посреди того, что было их поселком.

Жалкие лачуги, собранные из каких-то ящиков, коробок, досочек, жестянок.

То, что еще не догорело.

И то, что просто не могло сгореть.

Я положил ладонь на камень.

Примерился и с силой вогнал тяжелый десантный нож прямо в перекрестие линии любви и линии жизни…

С этого момента мы их стали бить на опережение.

Увидел, что-то шевелится, – стреляй.

Иначе с этими тварями просто нельзя…

…Казаки рассказывали, что в Сочи, во владениях Князя, очень чистое море.

Так получилось, что пологий естественный залив каким-то образом защитил город от дряни, разлившейся в черноморских портах.

Маша страшно хотела в нем искупаться, благо, для конца октября здесь было удивительно тепло – градусов двадцать пять – двадцать семь.

А она никогда не видела моря и никогда не купалась в прозрачной соленой воде…

Всё.

Хватит об этом.

Точка…

…Мы все-таки дошли.

Блокпост на Магри был настоящей крепостью.

Мы остановились после очередного витка серпантина, я привел себя в относительный порядок, поправил берет, взял в руки белую тряпку и решительно пошел вперед.

Когда до крепости оставалось тридцать шагов, я остановился.

В стене открылась небольшая узкая дверь, и навстречу мне вышел высокий жилистый мужик в камуфляже и круглых металлических очках.

В его облике было что-то неистребимо европейское.

Он подошел, и мы обменялись рукопожатием.

– Я – Ивар Туупе, командир блокпоста, – произнес он с характерным прибалтийским акцентом и вопросительно взглянул мне в глаза.

Ну, Ивар, думаю, – значит, Ивар.

Делов-то…

– Егор Князев, командир отряда охраны, – козыряю. – Сопровождаю московское посольство.