– Да то и имею, – усмехаюсь. – Хорошо, вы – сильные, умные, – взялись манипулировать остатками, так сказать, человечества. И мной, кстати, в том числе. Один строит «имперскую модель», другой «феодальную». Я-то здесь при чем?

– Не понял…

Я потянулся и рывком выбрался из мягкого, обволакивающего кресла.

Мне было их жаль.

Обоих.

Потому что я их любил, старых пердунов.

И в то же время ненавидел.

– А что тут понимать. Отряд свою работу выполнил. А я пошел спать. Я на вашу вечеринку не напрашивался.

– Ты хочешь сказать, что нашел какой-то свой, третий путь? – голос у Корна был ядовит, как самая ядовитая змея.

– Ничего я не нашел, – вздыхаю устало. – Может, найду. А может, и нет. Но то, что с вами мне не по пути, – уж точно. Я в солдатики еще в детстве наигрался. Человечество спасать тоже не собираюсь. Пусть само себя спасает, если ему так хочется. А у меня своих проблем достаточно. Завтра отряд выступает вниз, в Сочи. Как только освободится перевал – пойдем на материк. Или, может, в Европу сплаваем. С твоими моряками, отец, они у тебя – классные ребята. Еще не решил.

Отец задумчиво поигрывал кубком.

– Не погостишь? – поднимает брови.

– Как карта ляжет. В смысле, погода. А вообще вряд ли. У вас своя свадьба, у нас – своя. Спокойной ночи.

Уже у выхода из кабинета мне выстрелом хлестнул в спину нарочито спокойный и негромкий голос Вожака:

– Как ты думаешь, Мить, к кому из нас он вернется? Ко мне или к тебе?

Палец сам по себе оказался на спусковом крючке «Беретты».

Левый глаз дергался, и это мешало прицелиться.

Самое интересное, что их лица и фигуры были при этом абсолютно спокойны.

Как у вырезанных из картона ростовых мишеней.

Отец, кажется, даже отсалютовал мне кубком.

Я с трудом поставил пистолет на предохранитель, демонстративно длинно плюнул в камин и кубарем выкатился во двор.

Там шел снег, там билась в снежной истерике яростная горная метель, и именно там мне наконец-то стало хоть чуть-чуть легче и спокойнее.

Я так и не сумел их убить.

Хотя, наверное, стоило.

Ага…

…Утро было необыкновенно морозным, чуть поскрипывал под копытами снег, а воздух хотелось пить, пить полной грудью.

Стояла необыкновенная тишина, и негромкий, неторопливый разговор двух кавказского вида крестьян был слышен, наверное, даже в резиденции отца.

– Княжич опять на охоту собрался… И что человеку за радость по горам скакать?

– Э-э, не скажи… мужчина должэн ахотиться… кров звэря пить… вино пить… жэнщин лубить… Тогда он – мужчина…

Я рассмеялся и ударил Абрека шпорами.

Трехлетний жеребец зло заржал, прижал уши, встал на свечку и поняв, что не скинет седока, рванул галопом.

Увязавшиеся со мной Веточка с Асланом остались далеко позади.

Дав злобной твари согреться, я постепенно перевел его в рысь, потом в шаг.

Он время от времени оборачивался, поглядывал – как я там?

Не расслабился ли?

Нет, дорогой, не расслабился.

Потому-то и езжу на тебе.

А не ты на мне…

…Ты можешь радоваться, отец.

Я не уехал.

Пока не уехал.

Просто тогда, месяц назад, я понял.

Понял после бессонной ночи, вот таким же морозным утром.

Кажется, еще была метель.

Как ты там говорил, старый толстый даос, старый мудрый Бань Го в засаленной рваной хламиде и с ночным горшком на лысой китайской голове?

«Запомни, мальчишка, Путь не кончается, если он в тебе. И чистота реки зависит от чистоты взгляда».

Так, кажется?

Я запомнил.

И кажется, начал понимать.

Мы еще попьем зеленого чая на изумрудной лужайке перед бумажным домом.

Когда-нибудь…

Наверное, не в этой жизни…

1999

Москва – Подмосковье