тридцатка. Но выслужиться успевает. Тройка блеклых полос шрамов на его физиономии говорят о том, что далеко не белоручка и не канцелярская крыса, активно выходит в “поля”. Скорее всего, последнее повышение получает совсем недавно, судя по новизне мундира. Явно дотошный, умеет концентрироваться. Внимательный к деталям. Если бы таким ни был, не успел бы за такое короткое время собрать на меня эдакое количество компромата. Существенного, к тому же.

Не без кое-чьей помощи…

– Эвелин Вайс вернулась в город несколько дней назад. В первый же час пребывания здесь попала в аварию, – наконец, выдаёт более полную версию, связанную с именем дочери моего кровного врага. – Пропала почти сразу. Ты её забрал. Тогда. Впервые. Силой увёз. Камера на парковке это зафиксировала.

Впервые, да…

А глубина его познаний начинает резко… утомлять.

Если все городские камеры пересматривал?

Тогда мы тут и правда минимум до утра останемся.

Только о ней разговаривая.

И, раз уж так:

– Ты ведь старший брат Нины? – перебиваю, показательно окидываю взглядом светлую всклоченную шевелюру и отличительные знаки его формы. – Тео, – нарочно сокращаю имя старшего лейтенанта Теодора Хорна, не без удовольствия наблюдая за тем, как он закономерно напрягается. – Эва тебя попросила, – ставлю перед фактом. – Заставить меня отступиться, – дальше не утверждаю, скорее предполагаю, учитывая вживлённую в позвоночник веру к жажде всемирной справедливости той, о ком речь. – Не будет такого. Не трать напрасно свой кислород. Пусть не заканчивается. Живи долго. И спокойно. Без лишнего стресса. Особенно, если то сестры касается.

На неё досье Айзек тоже собрал. Сразу, после того, как опростоволосился с подменой квартиры – как места жительства, где обе упомянутые подружки ночуют вместе, а потом выходит та самая лажа, в которой мы все до сих пор варимся.

Теодор Хорн…

В бешенстве.

– Ты мне угрожаешь? – краснеет, цедит сквозь зубы, прищуривается, а во взгляде – то самое, что и мне самому знакомо не понаслышке. – Ты, мать твою, мне угрожаешь моей сестрой?!

Не один он – взвинченный. Различаю, как шевелятся те трое, что у стены прежде пребывали в режиме безмолвных статуй. В помещении становится заметно теснее. Но что уж там, примерно такой реакции я и ждал, так что совсем неудивительно.

– То есть всё-таки сестра, – соглашаюсь с ним на свой лад, выцепив для себя главным то, что хотел получить, бросаясь такими громкими высказываниями, использую на свою выгоду. – То есть, всё-таки Эвелин Вайс попросила.

И… тишина.

Не сразу, но до него доходит, где он налажал.

А ещё старший лейтенант, называется…

Хотя что уж там, каждый из нас забывает о рамках и собственном статусе, когда дело касается семьи, родных и близких.

Я тоже это помню.

Потому и зашёл с этого угла, не с другого.

На препирания и уловки – никакого желания и времени.

– И что она хочет, поделишься? – продолжаю все свои последующие рассуждения вслух: – Мы ведь все тут собрались не за тем, чтобы поближе познакомиться?

Лицо находящегося напротив мрачнеет.

– А она обязательно должна что-либо хотеть? – выгибает бровь, сжимая кулаки. – Не обольщайся. Эвелин Вайс не похожа ни на одного из вас. Даже на своего отца не похожа. Она не станет играть с вами в эти ваши грязные игры, – выдает в довершение неожиданно лишнее, слишком личное, не то, о чём бы стоило заговорить вслух в подобном месте, тем более, такому, как он.

На эмоциях.

Тоже неровно дышит к ней?..

А она этим и пользуется.

Как воспользовалась Джозефом Хардвигом, направив в иное русло основной эпицентр моего восприятия, ловко отвлекая от первостепенного, тем самым в два счёта обставив всех.

Если отринуть собственные эмоции, то туалетная комната – единственное место, где я предоставил ей подобие свободы действий. Не с малолетки же на ферме она телефон раздобыла, чтобы связаться с внешним миром и вытворить такую дичь. Тем более, при себе у той ничего такого не должно было быть.

И совершенно зря, к слову, я о последнем задумываюсь, всё это лишняя на данный момент, никчёмная полемика. Упускаю тот момент, когда полицейский не выдерживает градус нашей с ним беседы и переобувается. Разворачивается на выход. Сваливает.

Дверь за ним захлопывается очень громко.

А последующие мои одиннадцать часов в этой стрёмной вонючей конуре, без капли воды и еды, в таком же положении, с надёжно зафиксированными руками за спиной, проходят в очередном грёбанном ожидании.

И вот оно…

Он.

Первоисточник…

Рейнард Вайс – собственной персоной, приведённый в таких же, как на мне, наручниках. Правда, ему их снимают, стоит входной двери закрыться на наружный засов, самому заключённому занять место напротив меня, на таком же стуле, а конвоирам – вернуться обратно к стене, с автоматами на изготовку.

– Останетесь здесь, – командует решительным тоном старший лейтенант Хорн. – Оба. Пока я не получу нужный мне итог.

Говорит с такой напыщенной физиономией, будто под этим самым итогом подразумевается как минимум ещё одна повинная – теперь уже с моей добровольной подписью. Но то он. Тот, кого полицейский притаскивает в такой поздний час – в откровенной панике, стоит ему понять, к кому именно его доставили. Не тупой, выводы быстро складывает. Особенно те, что обязательно случатся потом, когда я отсюда выйду.

Ничего хорошего для его семьи там точно не будет…

– Не трогай её, – озвучивает мой кровный враг вслух все свои опасения, хотя и бормочет максимально тихо, едва шевеля губами, практически умоляя, как загнанный раненый зверь: – Это не я, клянусь. Не трогай мою дочь. Я держу все свои обещания.

Видок у него тот ещё. Я даже почти радуюсь тому, что оказываюсь здесь, невзирая на обстоятельства.

Увидеть его таким: жалким, сломленным, умоляющим…

Стоит оно того всё-таки!

Надеюсь, этому ублюдку реально больно.

И да, мне этого мало!

Добавляю ещё:

– Я знаю, что не ты. Твоя дочь это сделала.

Паника в тусклых глазах превращается в откровенный ужас. И эта его непроявленная эмоция отзывается в глубине моих мозгов кое-чем очень знакомым, не менее нужным, почти родным и важным. Тем, что питает ту самую тьму, живущую во мне. Подкрепляет. Даёт силы. Да, проблемы с самоконтролем часто приносили мне сопутствующие приключения, особенно, пока мы жили в детдоме, но тот же гнев, всем известно – врожденный механизм самозащиты, именно поэтому его так сложно контролировать. Я и не контролирую. Позволяю своей тьме выбраться, вернуться в привычное русло, растекаясь по моим венам порцией дополнительной поддержки. Оно не только вредит. Сохраняет. На пользу тоже идёт. Иначе бы мы с братьями банально не выжили бы во всём этом окружающем нас из года в год дерьме, сквозь которое каждый раз столь