— Нужно постоянно оскорблять меня, Заилас?

— Я тебя не оскорбляю.

— Может, ты не считаешь, что звать «неуклюжей» — это оскорбление, но…

— Я не звал тебя неуклюжей.

— Ты все зовешь меня ваянин.

— Я говорил, что это не оскорбление.

— Тогда что это значит?

Он улыбнулся, алые глаза весело сияли.

Я смущенно ощетинилась.

— Это, может, и не оскорбление, но ты насмехаешься надо мной.

— Не насмехаюсь.

И все же я видела смех, который он сдерживал, и обида пронзила меня. Может, он не был подлым, но если это казалось ему смешным, это не было приятным. Почему он звал по имени всех, но не меня?

Фыркнув, чтобы скрыть обиду, я оттолкнулась от дивана и пошла прочь.

За свитер резко потянули. Я рухнула на его колени. Я не успела отпрянуть, он обвил меня сильными руками, притягивая меня к своей груди.

— Ваянин — не оскорбление, — прошептал он, теплое дыхание дразнило мое ухо. — В твоем языке нет такого слова. Ты его не знаешь.

— Тогда почему ты так меня зовешь?

— Это хорошее слово для тебя.

Я скрипнула зубами, ощущая все места, где наши тела соприкасались.

— Тогда объясни.

— Хм… это не насмешка, — он вздохнул. — Ваянин значит…

Он притих на миг. Собирался с мыслями или передумал говорить?

— Ночь — это время опасности, — веселье пропало из его голоса, тон стал низким и хриплым. — Это время нашей охоты. И охоты на нас. Темно и холодно, виш никак не восстановить. Мы всю ночь смотрим на горизонт.

Я замерла в его руках, дыхание застряло в легких, пока я слушала.

— Когда первые лучи света падают на землю, небо становится желтым, и приходит тепло. И мы в безопасности еще день. И миг, когда солнце касается тебя после холодной ночи… это ваянин.

Сердце гремело в ушах. Грудь сдавило, но не от печальной боли, как раньше. От другой боли. Я повернулась в его хватке, повернула голову, чтобы потрясенно посмотреть на него.

— Я думала… Все это время я думала, что ты обзывал меня.

Его серьезный взгляд упал на меня, он вспыхнул волчьей улыбкой.

— Знаю.

Я моргнула. Поэтому он всегда веселился, когда я требовала объяснить, что значит ваянин? Его веселило не умное оскорбление, а то, как я пыталась понять значение? Он не говорил мне, позволял считать это оскорблением. Это была его небольшая шутка, он не собирался раскрывать эту тайну.

Голова еще кружилась, а сердце колотилось, когда Амалия вышла из комнаты, неся два платья-свитера.

— Робин, какое мне… — она замолкла при виде меня, пойманной в руках Заиласа. — Боже, серьезно?

Мое лицо пылало.

Амалия бросила платья в свою спальню, прошла к дивану и прижала ладонь к лицу Заиласа. Оттолкнув его, она забрала меня с его колен другой ладонью. Я отшатнулась, глупо моргая.

— У тебя есть инфернус, помнишь? — рявкнула она мне. — Используй его хоть иногда! А ты, — она уперла руки в бока и хмуро посмотрела на Заиласа. — Ты — наглая свинья! Не делай это лицо. Если бы ты знал, что такое свинья, не веселился бы!

Подавляя смех, я схватила гримуар и поспешила в свою комнату. Злая речь Амалии звенела за мной:

— Удерживать Робин мерзко, и твоей рогатой голове нужно понять, что адекватные люди не… — пауза. — Я не звала тебя человеком, но ты можешь вести себя не как зверь!

Я закрыла дверь, чтобы она не услышала мой тихий смех. Качая головой, я остановилась у шкафа, решив выбрать наряд для вечеринки. Я хотела снова увидеть Зору, и у нее был миллион вопросов о том, что случилось с Клодом и волшебниками.

— О, да? — кричала Амалия. — Попробуй! Я украду кусочки твоих паззлов и сожгу их!

Фыркая от смеха, я чуть не выронила гримуар. Я поспешила к кровати и вытащила кейс, пока не навредила ему. Я опустила книгу в ее гнездо из коричневой бумаги, с благоговением погладила кожаную обложку.

Люди вкладывали души в книги, так всегда говорила мама. Она оставила часть себя в гримуаре? А Миррина и Мелитта, которые добавили страстные слова на эти страницы? Сколько моих предков вложили часть себя в этот том?

Я нежно поправила порванный ремешок книги. Каждый раз, когда я брала гримуар, листала страницы, я думала о руках мамы, берущих его, листающих те же страницы. Я знала, это было воображением, но казалось, что она была со мной, направляла меня каждый раз, когда я работала над переводами.

После записей Миррины казалось, что и она меня вела — умная и смелая старшая сестра. Миррина защищала Мелитту, направляла меня своими мыслями, показывала путь, от которого я иначе могла отказаться.

Я с улыбкой завернула гримуар коричневой бумагой и закрыла стальную крышку. Я убрала кейс под кровать, телефон задрожал в моем кармане. Я вытащила его и посмотрела на новое сообщение на экране. Сердце забилось быстрее от имени отправителя. Эзра Роу.

Нужно поговорить как можно скорее. Лично.

Я прикусила губу. Мы почему-то не могли поговорить по телефону? Это было так срочно:

Я быстро ввела и отправила ответ:

Зачем?

Я ждала, застыв у кровати. Телефон стал тяжелее в руках, пока тянулись секунды. Амалия и Заилас уже не спорили, и тишина давила на меня.

Телефон задрожал в ладони. Его ответ появился на экране, четыре слова вызвали дрожь страха на моей спине.

Пора меняться.