Польская комиссия опровергла утверждение гитлеровцев, якобы в Катыни было захоронено 12 тыс. жертв: из могил было извлечено 4143 трупа (по другим сведениям — 4241) из 4403, как теперь известно, там погребенных. Опознано из найденных с 29 марта по 3 июня останков 2815, из них 2730 — с полным обоснованием. Опознание велось по сохранившимся удостоверениям личности, разным справкам, в том числе о прививках, знакам различия, сберегательным книжкам, письмам, визиткам, фотографиям, медальонам. Было обнаружено 3184 различных предмета, в том числе имевшие особую ценность 22 дневника (копии 19-ти сохранились). Один из них — дневник майора А. Сольского — доведен до последних минут жизни автора{9}.

Вещественные доказательства помещались в отдельный конверт с тем же номером, что и на одеваемой на каждый труп бирке. Бдительно следившая за работой поляков немецкая охрана не давала им возможности тщательно изучить на месте добытые материалы. Только в Кракове, куда были доставлены девять больших ящиков с «вещдоками», удалось скопировать дневники и переслать их тексты в июне 1944 г. в Лондон.

Перед наступлением Красной Армии четырнадцать контейнеров с материалами увозили все дальше на запад и довезли до Бреслау, затем почти до Дрездена, где на небольшой железнодорожной станции сожгли, опасаясь захвата ценных улик приближавшимися советскими частями. Однако не все исчезло бесследно. В Кракове сохранились две копии протоколов с описанием вещественных доказательств (так называемый архив доктора Я.З. Робеля и Ст. Соболевского). Были обнаружены и другие следы. Е. Водзиновский увез с собой образцы гильз, патронов, веревок, которыми связывались руки, тканевые препараты органов трупов и фотографии, хотя охрана пыталась их конфисковать. Некоторое количество вещественных доказательств (личные вещи расстрелянных, фотографии и письма, удостоверения и награды) оказались в краковской митрополичьей курии и были в 1952 г. конфискованы службой безопасности (в 90-е гг. эти материалы были переданы краковскому епископу и выставлены в Институте Иоанна Павла II).

Исследованные трупы были перезахоронены в шести новых могилах, отдельно — генералы Б. Бохатеревич и М. Сморавиньский. Работы были прекращены по двум причинам: начиналась жара, и возникла опасность эпидемии, фронт же находился уже в 40—50 километрах. Оставляя нетронутой небольшую могилу, польская техническая комиссия надеялась к тому же, что в недалеком будущем она станет объектом исследования независимой международной комиссии.

Техническая комиссия отказалась указать в протоколах цифру 12.000, несмотря на угрозу физической расправы над Водзиновским. Польские эксперты настаивали на том, что в катынских могилах лежат узники только Козельского лагеря. Теперь данными эксгумаций, документами архивов и расстрельными списками доказано, что это именно так, что именно в Катынском лесу лежит значительная часть цвета польской интеллигенции: двадцать профессоров, триста врачей, по нескольку сотен учителей и инженеров, более ста литераторов и журналистов и многие другие специалисты высокой квалификации, одевшие в годину войны шинели и мундиры.

Это было первое обнаруженное место массового уничтожения военнопленных органами НКВД. Другие их захоронения в то время еще не были открыты, общие масштабы истребления польских пленных определены не были. Командование Армии Крайовой и делегатура правительства в стране, узнавшие о расстрелах в Катынском лесу еще на рубеже 1941—1942 гг., приняли новую информацию без каких-либо сомнений; расценили результаты работы комиссий как достоверные: «Их отчет не позволяет сомневаться в подлинности этого массового убийства». Вместе с тем для них была очевидна политическая подоплека начатой гитлеровцами кампании, и они констатировали, что нацистская пропаганда стремится настроить поляков «против Советов, союзников и польского правительства». Сообщение о катынском злодеянии, отмечало подполье, не должно заставить польское население забыть о терроре гитлеровцев: «Оно одновременно указывает на аналогичные немецкие убийства»{10}.

Хотя подпольная печать и расширила публикацию разоблачительных статей о преступлении НКВД, определяющий политический акцент был введен «Заявлением» главы делегатуры — представителя правительства в стране. В нем указывалось, что большинство народа считает врагом № 1 гитлеровскую Германию — «врагом самы грозным, самым близким и непосредственным», и именно с ней поляки должны были остаться «в состоянии бескомпромиссной борьбы вплоть до победы»{11}.

Геббельсу пришлось признать отсутствие столь желаемого антисоветского резонанса катынского преступления в Польше: «Очевидно, что наша пропаганда там провалилась, так как польскому движению сопротивления в конце концов удалось его использовать против нас»{12}.

Основная политическая и дипломатическая борьба вокруг Катыни разгорелась за пределами Польши.

Поступление в Лондон информации о впечатлениях от посещения катынских могил группы с участием писателя Ф. Гетеля совпало по техническим причинам с выступлением Геббельса по радио, а 14 апреля в официозе «Новый курьер варшавский» началась публикация списка жертв с соответствующими комментариями. Это вызвало полный шок и всеобщее возмущение.

15 апреля Сикорский был у Черчилля. Стремясь ослабить охватившее польского премьера отчаяние и рационализовать восприятие невосполнимой потери друзей и соратников, надежды страны на освобождение, Черчилль внушал ему: «Если их нет в живых, то вы уже не можете вернуть их к жизни; не поддавайтесь на провокацию — немецкая пропаганда пытается посеять рознь между союзниками». Он требовал не провоцировать Москву, признавая, что «большевики могут быть очень жестоки, однако в этом их сила, а она служит делу союзников, уничтожая немецкую силу». Британский премьер утверждал: не в интересах союзников, чтобы поляки заходили в претензиях к Сталину очень далеко. Он обещал поддержку в борьбе за независимость, пересмотр польских границ на востоке и западе с компенсацией за счет Германии{13}.

Для Сталина Катынское дело стало чрезвычайно неприятной неожиданностью. Коварный замысел сохранить в тайне «ликвидацию» командных кадров польской армии не удался. Позднее разоблачение состоялось, хотя было предпринято все возможное, чтобы не допустить этого.

Уже 15 апреля начали применяться интенсивные меры по созданию мощной дымовой завесы дезинформации. Московское радио, сообщая о страшной находке под Смоленском, перекладывало вину на гитлеровцев. Эта же версия была опубликована в «Известиях» 16 апреля. Советское информбюро назвало выступление Геббельса «гнусной клеветой», «чудовищной выдумкой» и «подлой ложью», формулируя основные положения мифа, который на длинный ряд лет взяла на вооружение сталинская пропаганда. Виновниками расстрела были объявлены немцы, в руки которых летом 1941 г. после отхода советских войск из района Смоленска якобы попали «бывшие польские военнопленные», будто бы занятые на строительных работах. Заявлялось, что теперь именно «гитлеровские сих дел мастера пускаются на самую грубую подделку и подтасовку фактов, распространяя клеветнические вымыслы о каких-то советских зверствах весной 1940 г. и стараясь таким образом отвести от себя ответственность за совершенные гитлеровцами зверские преступления». Апеллируя к чувствам справедливого возмущения советских людей, сообщение сулило, что «гитлеровские убийцы не уйдут от справедливого и неминуемого возмездия за свои кровавые преступления»{14}. Наряду с версией о мифических лагерях и строительных работах, создавая пелену информационного шума, появилась нелепейшая версия об идентификации катынских могил 1940 г. с археологическими раскопками могильников в районе станции Гнездово, на которую приходили эшелоны с пленными. Эти «утки» немедленно обыграла в свою пользу геббельсовская пропаганда, со знанием дела препарировав их в своих целях.