— Смотря в каких случаях. — Альк неожиданно заухмылялся. — Гуся, так уж и быть, могу испечь. Хочешь?

— Где ж я тебе гуся возьму? — растерялась девушка, присаживаясь на лавку. Он же большой, дорогой… Хотя за удовольствие поглядеть, как белокосый будет у печи корячиться, можно и отжалеть!

— Ты согласна на утку? — вкрадчиво уточнил Альк.

— Да меня в общем-то и курица устроит, — осторожно сказала Рыска, чуя какой-то подвох.

Саврянин уже еле сдерживал смех:

— Ну купи тогда завтра. Приготовлю, пока твоего дружка не будет.

Жар, будто услышав, что речь зашла о нем, выбил задорную дробь на входной двери и сам же ее открыл.

— Наконец-то! — обрадовалась Рыска, радостно вскакивая ему навстречу. Парень с удовольствием чмокнул подругу в Щеку, от него слегка попахивало легким молельным вином — надо ж проверить, что прихожанам наливаешь! — Слушай, мне тут хозяйка про конец света рассказывала — правда?!

— Все в Хольгиной власти, — напыщенно отозвался Жар и тут же рассмеялся: — А, очередной пророк объявился, ходит и людей будоражит — в плохое-то верить проще, чем в хорошее. Из столичной молельни отписали, чтоб его не слушали, а лучше поймали и выпороли за дурь.

Рыска успокоилась и захлопотала вокруг стола. Друг от ее щей нос не воротил, съел полную миску и добавки попросил, саврянин тоже не спешил уходить на печь, сидел за компанию, пощипывая ломоть хлеба.

— А Альк обещал мне завтра курицу приготовить, — похвасталась девушка.

Вор позеленел и закашлялся, выказывая знакомство с пикантной саврянской традицией. Альк бессовестно расхохотался, вскидывая руку к лицу — на случай если ревнивый Рыскин «братец» все-таки попытается посадить ему синяк.

— А что тут такого? — пискнула мигом смутившаяся и сжавшаяся девушка.

Жар метнул на саврянина злобный взгляд и попытался помягче объяснить подруге то, что ему с таким же смехом рассказывала знакомая «цыпочка», большой знаток чужеземных купцов, в пути истосковавшихся по женской ласке.

— У них принято… ну, когда с девушкой… ее потом накормить надо. На свадьбе быка ради этого забивают, а если просто так — овечку там, гуся…

Судя по Рыскиному лицу, она все поняла и гуся, а тем более курицы расхотела.

Драться Жар не полез, но решительно потребовал:

— Кончай над девочкой издеваться, нашел забаву — в краску ее вгонять!

— Да ей палец покажи — покраснеет, — лениво возразил саврянин.

— Неправда! — возмутилась та, нервно комкая поясок. Альк показал. Рыска немедленно покраснела, хотя больше, казалось, уже некуда.

— Ну, что я говорил? — торжествующе обернулся к Жару саврянин.

— Он на меня при этом так смотрел! — запротестовала девушка.

— Ладно, — согласился Альк. — Могу и не смотреть.

Саврянин зажмурился и оттопырил другой палец. Тоже на редкость похабный.

Рыска в сердцах ударила его по руке.

— Теперь-то что?

— Ты думал!!!

— Срочно замуж, — заключил Альк, вставая.

— А тебя… а ты… — Девушка в очередной раз убедилась в своей неспособности придумывать быстрые и хлесткие ответы, и на глаза навернулись злые колючие слезы.

— Да плюнь ты на него, — посоветовал сытый и благодушный друг. — Раз уж его даже могила исправить не смогла… Кстати, Сива меня сегодня о тебе спрашивал, привет передавал.

— Ну и ты ему от меня передай, — рассеянно отмахнулась девушка, не поняв намека. — А этому… этому… я завтра такое приготовлю, что будет знать! Тараканов жареных, вот!!!

* * *

Цыке не спалось.

Звезд на небе было мало, и те мелкие — начало лета, не вызрели еще. Шумел лес, покрикивала ночная птица, бесшумно выскакивая из тьмы и снова в нее ныряя в погоне за ночными мотыльками. Только что вроде на том конце луга орала, и внезапно под самым ухом: «А-а-ать! Кр-р-р!» Первые ночи мужики шугались, вздрагивали, потом привыкли.

У ближайшего костерка воронами нахохлились караульные — тсец и два тсарских работника-«ополченца». В лицо Цыка их знал, но близко сдружиться не удалось: все мужики держались своих кучек, как из весок приехали. Разве что внутри «кулаков» худо-бедно сошлись, и то на них опять-таки разбились по знакомству.

Справа от Цыки громко храпел Колай, слева ворочался и пыхтел Мих.

— Жарко, — раздраженно пожаловался он.

— Так скинь покрывало, — посоветовал друг.

— А без него комары заедают.

Комарье, несмотря на жару и сушь, действительно вилось облаками, но интересовалось почему-то исключительно Михом. Лежать рядом с ним было безопаснее, чем у накормленного ромашкой костра, — всех на себя оттягивает.

— Как думаешь, что сейчас на хуторе делается? — Цыка глядел на желтоватую звездочку, растущую наособицу. Из Приболотья ее тоже видать, только висит вроде повыше.

— Что, что… — проворчал чернобородый. — Небось спят все давно. Это мы, как дурни, на колких ветках ворочаемся. И ячневая каша в животе урчит, надоела — сил нет.

Цыка прихлопнул комара, не иначе как по ошибке севшего ему на лоб.

— У жены уже срок подходит.

— Не надо было Сурка бояться.

— Никого я не боялся, — обиделся батрак. — Он меня нанял, деньги хорошие посулил.

— Ну тогда радуйся, что удачно устроился, — хмыкнул Мих.

Радоваться не получалось. На душе было тоскливо и одиноко, еще грыз червячок какой-то, неправильности, будто на развилке не туда свернул — и возвращаться вроде глупо, дорога ровная, должна вывести, и неуютно на ней почему-то.

— Ты ж сам говорил, что свет повидать хочешь, а теперь на кашу жалуешься.

— Так на кашу ж, не на свет. Хотя… — Мих повернулся к Цыке, еще понизив голос, чтоб не только караульные, но и Колай расслышать не смог, если вдруг проснется. — Не нравится мне это. Лопаты им никак не подвезут, ага. А еды для полутора сотен народу на две недели просто так взяли, на всякий случай. И ты видал, чему они нас учат? С утра до вечера по лугу строем гоняют: «Первый ряд — замах! Шаг! Удар! Второй ряд — замах!..»

Цыка поморщился: он как раз был в первом ряду, и в начале обучения неумеха сзади не раз засаживал ему палкой по голове. Но со временем мужики приловчились, стали работать «копьями» слаженнее.

— Так не дома защищают, — уверенно продолжал Мих. — Так в чистом поле первый вражеский удар держат.

— Думаешь, быть войне? — с содроганием уточнил друг.

— Если савряне первыми не полезут, то вряд ли, — рассудительно заметил чернобородый. — Из наших-то никому плуги на копья менять не хочется. Но раз тсарь нас сюда выдернул — наверное, знает что-то…