– Не пропаду! – уклончиво пожимал плечами Тарх. – Буду зимовать у Гераськи в работных.

– Служить не хочешь? – спросил Михей, понимая, что помочь брату не может: разве накормить, если оголодает, да пустить жить в дом.

По осени в Якутский острог вернулся гусельниковский приказчик Стахеев со связчиками. Глаза земляка-пинежца горели, обветренное лицо светилось, на нем не было следов былых печалей, когда его пограбили покрученники.

– Жалобную челобитную воеводе я передал! – приветствовал его Михей и завидовал не богатству, которое привез торговый, а его духу. О добытом не спрашивал.

Тарх рыбачил с наемными людьми Гераськи, жил у него. При встречах кланялся, ни о чем не просил, в дом старшего брата заходил только по праздникам, Михей сердился на обоих: «Что за кровь? Будто никто, кроме меня, их не обижал? Почему я в опале?» Сначала он покупал рыбу у Герасима, всякий раз смущая его. Тот предлагал взять даром, Михей сердился. Потом стала ходить в лавку Арина. И чудилось казаку, что бывшие полюбовники как-то странно переглядываются. «Сам не без греха, – вспоминал колымскую женку, – а бабе в соку перетерпеть три года и вовсе невмочь. Уж не взыскал бы, простил. Зачем опасается меня брат?»

Настала зима. На небе, затянутом низкими тучами, неделями не показывался даже тусклый солнечный круг. Арина с Михеем просыпались ночами, прислушивались к вою ветра, к потрескиванию дома. Она шептала благодарственные молитвы, что есть кров, не голодают, а он с тоской вспоминал зимовье и приятное ощущение безлюдья на сотни верст. Легко и привольно было на душе от того чувства удаленности. Как-то не удержался, спросил ластившуюся к нему жену:

– Что вы с Гераськой переглядываетесь, будто что-то было промеж? Не утерпела, поди? Так оно и понятно, лучше с ним, чем с кем другим.

– Терпела! – без обиды ответила Арина. – Соблазнял бес, но устояла… Сын грудной помогал. С ребенком легче. Звал Гераська к себе, как дом построил, но не ради блуда: жалел меня и племянника. Теперь боится, наверное, что ты узнаешь, осерчаешь. Не он один звал, – прерывисто вздохнула, вспомнив былое. – Васька Власьев прельщал. Когда ты был в тюрьме – обещал умолить воеводу, чтобы отпустил.

– Не позорил? – строго спросил Михей.

– Нет! – твердо ответила Арина. – Говорил со смехом, намеками. А я как гляну на его вислые губы, так мороз по коже. Прости, Господи! – Тихонько хохотнула, крепче прижимаясь к мужу.

Михей тоже вздохнул, закрыл глаза, рассеянно прислушиваясь к звукам посада, в который раз подумал: «Все хорошо, слава Богу! Отчего же, Господи, так тошно?»

Ранней весной про него вспомнили. Воевода прислал дворового холопа, Арина испугалась, захлопотала, бегая вокруг печки.

– Неужели опять в тюрьму или на дальнюю службу? – завсхлипывала, опасливо поглядывая на ждавшего пристава.

– В тюрьму – не за что! – неуверенно пожал плечами Михей, чувствуя на душе холодок волнения.

Холоп, пялившийся на Арину, высокомерно хохотнул:

– Начальствующие сажают по своему желанию! Попадешься под горячую руку – и дальше упекут.

Михей не снизошел до того, чтобы препираться с ним, подневольным, но считавшим себя на десять голов выше казака, цыкнул на заголосившую жену, придерживая саблю, впереди пристава зашагал в съезжую избу. Что-то переменилось в ней с весенним солнцем. Письменный голова встретил его ласково, взял под руку, повел к столу дьяка. Тот взглянул на старого казака с любопытством и без проволочек привел к воеводе. Снова появились писари с чернильницами, со связками гусиных перьев, суетливо расселись, зашелестели бумагами. Начался расспрос, как показалось Михею, о том же, что и в первый раз, когда его привез в острог Василий Власьев. Но теперь казака слушали внимательней, вопросы задавали дьяк и воевода.

Михей отвечал. Говорил, что видел и слышал про Великий Необходимый Камень, который идет в океан-море, а конца ему никто не знает, про то, что слышал о народах живущих к восходу: кочующих и сидячих чаучу – чукчах, оленных – хор – коряках, о Большой земле, что видна за льдами к полуночи от Святого Носа, Индигирки и Колымы. Отвечая, удивлялся, отчего этим людям понадобились слухи. Подвохов не чувствовал, про власьевских беглецов из Янского острога не спрашивали. По его догадкам, воевода задумал отправить отряд на Погычу сказы о которой в прошлом году пропустил мимо ушей, и уже прикидывал в уме: сами ли прикажут плыть туда или принудят проситься на дальнюю службу. К его разочарованию, записав ответы, воевода велел налить чарку и отпустил из съезжей избы.

Летом, еще до Троицы, с Колымы вернулась ватага промышленных людей. Она зимовала на Омолое, поэтому пришла вместе с выходцами из тайги. Колымский таможенный целовальник Петрушка Новоселов и Вторка Гаврилов отправили с ними зыряновского казака Селиванку Харитонова с казной. От Андрейки Горелого, тоже с казной, вернулся Гришка Фофанов-Простокваша. Как ни собачился Михей с Гришкой на Оймяконе, а на Колыме с Селиванкой, здесь встретились родней братьев. Он затащил сослуживцев в дом, выставил полуштоф, и посыпались из гостей новости.

– Ты уплыл – Семейка Дежнев с Митькой Зыряном вернулись, – рассказывал Селиван. – Сели в твоем Нижнем острожке. Вскоре напали чукчи, перелезли через частокол, уже ломились в избу. Семейка принял в лоб боевую стрелу…

– Опять?! – хлопнул себя по ляжке Михей.

– Но, раненый, заколол князца… И отступили вражьи дети!

– Молодец земляк! Казак! Хромой, сухорукий, а как подопрет за себя постоять – ловок, как бес!

– А Зырян помер от ран, Царствие Небесное, – перекрестился.

– Ну и судьба, однако, и Зыряну, и Семейке! – Тоже крестясь, подавил тайный вздох Стадухин. – В лоб, вторая рана? К чему бы? И ты, увечный, – взглянул на Гришку Простоквашу, – опять и обратно с казной. Третий раз уже!

– Помнишь мезенцев Исайки Игнатьева? – продолжал бередить душу Селиван. – Прошлый год пошли погулять к восходу от устья Колымы. И дал им Бог разводье между берегом и льдами, плыли по нему до большой губы, торговали там без толмача, немо, меняли свой товар на моржовый клык и безделушки из кости.

– Привез? – дернулся на лавке Стадухин.

– Полтора пуда!

– Клыки по гривеннице и больше воевода взял в казну. Сулил заплатить по двадцать рублей за пуд.

– Пуд костей из-за моря – пять пудов ржи! – почесал затылок Михей. – Не шибко-то!..

– Надо было чукчей воевать, – с горячностью вскрикнул захмелевший Селиван и ударил кулаком по столу. – А мы только отбивались! Дескать, что с них, тундровых, взять. Ты их чуял, караульных гонял и правильно делал. Зырянка дал всем спать вволю – и упокоился.

– Ну да! – задумчиво пробормотал Михей, смущенный похвалой бывшего спорщика. – Подвести бы их под государя, брать ясак моржовой костью. Царю выгода, всем прибыль и не нападали бы. Только зачем им наша власть? Их все боятся, никто не грабит.

В избу вломились Васька Бугор со Степкой Борисовым, не перекрестив лбов, напустились на Стадухина: