Когда Стадухин пришел в себя, то почувствовал время, чего не бывает во сне. Было тихо и холодно, его знобило. Краем глаза он не увидел ни оружия, ни нарт. Не было и убитых оленей. Казаки и болдырь лежали вповалку с неживым видом. Атаман чувствовал только одну из своих рук, еще боль в груди и в животе. Он попробовал придвинуться к лежавшему навзничь Гришке, но в глазах потемнело, все завертелась и придавила темень. Потом едко запахло зверем и стало тепло. Атаман увидел над собой знакомого медведя, рано поднявшегося из берлоги. Шершавым горячим языком зверь лизал онемевшую руку, и в нее возвращалась боль.

– Чуна! – сипло простонал Стадухин. – Твоя взяла! Победил-таки!

Медведь без зла продолжал лизать руку вместо того, чтобы грызть ее, и Михей понял, что ему нужно. Преодолевая боль, подполз к закоченевшему Гришке, нашарил под его одеждой мешочек с самородком, вытряхнул золото на бесчувственную ладонь и протянул медведю. Рука, шарившая по осклизлой выстывшей груди убитого, приняла от нее холод, по телу пошел озноб. Медведь одним махом слизнул с ладони камушек, как какую-нибудь муху, и прилег, согревая Стадухина жаром своего тела. Посопев возле уха, сварливо заворчал голосом Чуны:

– Ты все понял, Мишка? Дал царю реку – пусть берет, дал соболей – пусть одевается и богатеет, но золото в реке не для него и не для нынешнего века. Оно для тех, кто еще не родился. Нельзя брать чужого, верхние люди этого не любят…

– Спасибо, что согрел, старый болтун! – покашливая, прошепелявил Михей. Отчего-то ламутский шаман показался ему близким и приятным, как родич. Из груди вырвался смешок, и сразу остро кольнуло, он закашлял, потом, давясь, спросил: – Ты жил для своего народа, отчего родился медведем? – Теперь Стадухин ясно понимал, кому предрекал богатство и славу ленский пропойца, улыбнулся, вспомнив неунывающего земляка.

– Пустое спрашиваешь, – укорил медведь голосом Чуны. – Верхние люди награждают по-другому…

– Батька, не помирай! – вдруг перебил его голос Нефедки.

Не было ни медведя, ни Чуны. Михей почувствовал, что лежит на нарте, услышал скрип снежных застругов под полозьями.

– Зимовье рядом. Мамка с дядькой и братом с нами зимуют. Отогреем, отпарим, раны перевяжем. Ты не выпускай дух! Держи его крепче! – Сын плотней укрыл отца песцовым одеялом, по-юкагирски гортанно крикнул, погоняя собак.

Затем Михей услышал прерывистый голос Тарха, видно, тот бежал за нартой:

– Мишка крепкий. Даст Бог, довезем!.. С медведем все говорит. Много крови вышло. – Склонился над братом, обдавая его теплом дыхания, закричал: – Мы еще Камень обойдем, всему свету покажем Стадухиных! Ты держи дух, не выпускай!

Заключение

В стобцах Сибирского приказа не сохранилось сведений о том, в каком месте отошла душа первопроходца и сибирского казака Михайлы Васильевича Стадухина. Известно, что он погиб в 1666 году в пути с Алазеи на Колыму. В тот год на Руси жили ожиданием конца света, а Тарх, или Тарас Стадухин, с ватагой отчаянных казаков и промышленных людей ушел на стругах из устья Колымы и добрался до устья Анадыря, повторив путь Дежнева, Попова, Астафьева и Анкудинова с их спутниками, затем, обойдя Камчатку, они дошли до устья Пенжины. Пролив, который на современных картах незаслуженно носит имя Витуса Беринга, в том году был забит льдами. Тарх переволокся из Студеного в Чукотское море, переименованное в Берингово, по скалам мыса, который сейчас носит имя Семена Дежнева, или построил за ним новые струги из плавника.

Но Тарас Стадухин и его удальцы были даже не вторыми в их смелом предприятии. В 1661 году, по челобитной Семена Дежнева, на Анадырскую коргу для добычи моржовой кости были отправлены из Якутского острога шесть казаков во главе с десятником Иваном Рубцом. Восьмисаженный коч, на котором они плыли разбидся в устье Лены, до Колымы отряд добирался попутными судами, там получил карбас и на нем, в конце августа 1662 года добрался до Анадыря. Моржей на корге не оказалось: «зверь в море отпятился». Иван Рубец взял на борт Фому Семенова Пермяка и той же осенью дошел до устья Камчатки-реки, зазимовал в ее верховьях.

В следующие два века такие дерзкие походы не удавались хорошо оснащенным государевым экспедициям под руководством служилых иностранцев, среди котрых были даже спутники Кука, поднимавшиеся до семидесятой широты. Это их имена остались на картах Русского севера, это они оставили записи об ужасах высоких широт, которые подлинным первопроходцами были «в обычай».

После поездки Михаила Стадухина и Андрея Булдакова в Москву в сохранившихся документах теряются имена их спутников: Василия Ермолина Бугра, Никиты Семенова, Анисима Костромина.

Семен Дежнев в Москве был поверстан в атаманы, получил жалованье за годы службы, плату за привезенные моржовые клыки, слегка разбогатев, вносил щедрые вклады в монастыри и церкви. Несмотря на свои многочисленные раны, служил в Арктике еще десять лет, пережил вторую жену и был женат на третьей. В 1671 году с Нефедом Михайловичем Стадухиным вторично выехал в Москву с собольей казной и там умер.

С 1666 годом связаны последние сведения об искусном мореходе Юше–Юрии Селиверстове: он переезжал с Анадыря на Колыму и продавал моржовые клыки. Неясен конец Ивана Реброва, возможно погибшего среди северных островов. Имена многих других героев романа также исчезают из челобитных и отпускных грамот: Мишка Коновал Савин почему-то служит не в прием в Среднеколымском зимовье, последние сведения о Пашке Левонтьеве связаны с Анадырем, последнее упоминание о Фоме Семенове Пермяке – его просьба покинуть Анадырь и вернуться на запад.

Впереди была еще целая треть авантюрного XVII века: загадочный Албазин, златокипящая Камчатка. Но уже менялся Дух времени, все жестче распалялась смута многовекового противостояния русского народа и российского правительства, давал знать о себе следующий, дворянско-нерусский XVIII век с его стратями наживы, властолюбия, утрированного подражания Западной цивилизации.