* * *

Главный герой моей книги — меддах, рассказчик, который каждый вечер приходит в кофейню и, стоя перед рисунком, рассказывает истории. И самое печальное в моей книге — его печальный конец. Мне знакомо то, что чувствует рассказчик — постоянное давление. Это не пиши, то не пиши, если собираешься написать об этом, пиши так-то, мать будет недовольна, отец будет недоволен, издатель будет недоволен, журналистам не понравится, всем не понравится; вам угрожающе машут пальцем — что бы ты ни сделал, все всем недовольны. «Господи, да что же это такое», — думаешь ты, но тут же говоришь себе: «Я напишу нечто такое, что недовольны будут все, но напишу так хорошо, что все поклонятся мне». Когда я пишу романы в таком полузакрытом, полудемократическом и полном запретов обществе, как наше, то мое положение мало чем отличается от положения моего рассказчика; и какими бы ни были строгими политические запреты, на писателя также оказывают давление общественные табу, семейные отношения, религиозные предписания, государство и многое другое. С этой точки зрения исторический роман — это перемена облика.

* * *

Одна из главных трудностей, с которыми я сталкивался при написании «Меня зовут красный», — это стиль. Стиль, как я понимаю его сегодня, — это пост-ренессансное изобретение западных искусствоведов XIX века, он призван отражать особенные свойства произведения, позволяющие отличать одного художника от другого. Мне кажется, что драматизированное восприятие неповторимости личного стиля чрезмерно подчеркивает личность художника. Исламские, персидские художники XV–XVI веков знамениты не своим индивидуальным стилем, а стилем, характерным для мастерской того или иного шаха или города, где они работали. Стиль как показатель уникального видения мира или руки отдельного художника — западное изобретение, при этом драматизированное и преувеличенное.

* * *

Главной проблемой «Меня зовут красный» является не вопрос Востока и Запада, а усилия художника, его полная самоотдача работе, его творческие муки. Тема этой книги — искусство, жизнь, семья, счастье. А вопрос Востока и Запада остается где-то на втором плане.

Все мои книги созданы из смешения метода, стиля, обычаев и истории Востока и Запада, и богатством своих произведений я обязан именно этому. Причина моего комфорта, моего счастья — в двойном количестве — заключается именно в том, что я путешествую между этими двумя мирами как по собственному дому, не испытывая вины. Консерваторы и фундаменталисты никогда не смогут понять, почему я так спокоен, но и модернисты, идеализирующие европеизацию, никогда не поймут, как я могу считать традицию полезной.

* * *

В романе «Меня зовут красный» герои разговаривают от первого лица, как в «Доме тишины». Всё разговаривает, и не только одушевленные герои, но и предметы. Само название «Меня зовут красный» задает тон повествования от первого лица. Название книги пришло мне в голову, когда я заканчивал работу над ней, и поначалу оно мне не понравилось. Сначала я хотел назвать ее «Любовь с первого рисунка». Я писал о любви с первого взгляда, по портрету, — как началась любовь Хосрова и Ширин. И в сценарии к фильму «Скрытое лицо», который я написал по одной из историй «Черной книги», рассматривалась та же тема — тема любви с первого взгляда по рисунку.

* * *

Глядя на портрет Хосрова, Ширин влюбляется в него, но почему она не влюбляется в него, когда впервые видит портрет на лугу? Потом она приходит на луг второй раз и опять не влюбляется. Она влюбляется только с третьего раза. Кара спрашивает: «Не должна ли она была влюбиться в портрет такого молодого и очаровательного красавца с первого взгляда?» А Шекюре отвечает, что в сказках все происходит всегда по три раза. В сказках по три, а в романах — по одному. В мире романа один мотив всегда используется только один раз. Название, от которого я поначалу отказался, было связано с этой темой, главной темой книги. «Меня зовут красный» всесторонне освещает идею о том, что если Ширин влюбилась в Хосрова по портрету, то его портрет должен быть настоящим европейским портретом, поскольку в исламской миниатюре на портретах красивые лица изображались всегда в виде обобщенного образа. Посмотрев на этот рисунок, она впоследствии узнает Хосрова (почти как по фотографии на паспорте). В те времена существовали сотни портретов падишахов и ханов, было множество портретов Тимура, но сегодня неизвестно, как они выглядели. Потому что их портреты были просто изображениями падишаха или хана. Конечно, все-таки кое-что было похоже. Но было ли похоже настолько, чтобы влюбиться?

Моя книга вращается вокруг этих тем. Герой Кара, который немного похож на Хосрова, не получив взаимности в любви, пускается в странствия и многие годы вспоминает лицо возлюбленной. Однако после какого-то определенного времени он уже не может вспомнить его и понимает, что если бы у него был ее портрет в европейских традициях, то он смог бы представить ее лицо. Он знает, что если нет портрета любимой, то, как бы мы ее ни любили, лицо ее постепенно стирается из памяти. А вместо лица вспоминаются различные эпизоды из жизни. В книге есть и еще одна тема: вспоминать лицо человека и схожесть людских лиц. Поэтому сначала книга называлась «Любовь с первого рисунка».

* * *

История Хосрова и Ширин — самая известная история, которую чаще всего иллюстрируют в исламской литературе, и она послужила образцом для некоторых сцен, диалогов, ситуаций и сюжетных поворотов моей книги. Мы все живем в одной культуре, мы читали романы, видели фильмы. Все это создает у нас в сознании некие повествовательные архетипы (в терминологии Юнга). Мы оцениваем новый рассказ, отталкиваясь от моделей старых историй, которые мы помним, они нам нравятся либо не нравятся. История Хосрова и Ширин — главная история той культуры, в которой живут мои герои. Она подобна фильму, героев которого мы будем помнить всю жизнь и которыми нам хочется стать. Назовем ли мы ее «Вест-сайдская история» или «Ромео и Джульетта» — не важно. Лично мне кажется, что «Хосров и Ширин» гораздо менее романтичен и более реалистичен, чем эти две. В ней гораздо больше политики, больше жеманства, больше интриг, и поэтому она кажется мне более совершенной.

Главной идеей моего романа было то, что я старался объединить рафинированный стиль избранных произведений персидской литературы, поэзию со скоростью, мощью и характерным реализмом романа в сегодняшнем его понимании. В этом смысле герои повествования — позвольте несколько преувеличить, — будучи полнокровными и живыми, плетут интриги, как Шекюре, и временами очень напоминают нас сегодняшних. А с другой стороны, они отдаляются от нас, будучи частью миниатюры. А мой роман живет между двух этих миров.

* * *

Герои книги воспринимают природу посредством рисунка или определенных моделей природы. Это то, что нравится мне в книге больше всего, потому что имеет отношение к моему огромному желанию обыграть культурное прошлое — так называемую традицию, так, чтобы получить совершенно новый результат. Но культурные идеи имеют в романе и свой противовес. Кухня! Это сердце, главный идейный центр романа. Место, где пытается властвовать Хайрие, куда приходит поесть и поделиться последними сплетнями торговка Эстер, куда постоянно спускается Шекюре, чтобы интриговать, рассылать свои письма и записки, бранить детей и командовать, что приготовить на ужин. Кухня и все, что в ней находится, — это опорный пункт моего романа. Но поскольку я писал книгу о живописи, то мне не удалось увидеть природу глазами героев, даже глазами художников. И мне кажется, что моим героям — а также и моим читателям — по-настоящему интересна не настоящая природа, а природа, изображенная на миниатюрах. Верно, что моя книга строится на подобных дилеммах. В книге, например, много описаний лошадей. Лошади разговаривают, и на множестве страниц рассказывается, как рисуют лошадей. Одна лошадь даже рассказывает о себе. Но эта книга не о том, как я воспринимаю лошадь, а как ее изображает художник-миниатюрист. Эта книга не о лошади, а о рисунке лошади. Я иногда вмешиваюсь не для того, чтобы сказать, как я сам вижу лошадь, а чтобы оценить рисунок лошади, только и всего.