Интереснейшее ощущение. Кажется, что мир вокруг мерцает. Словно картинка, которая каждую секунду гаснет и загорается снова. Только картинка объемная и, более того, наполняющая сразу все органы чувств: слух, обоняние, вкус… Я могу пить этот воздух. Я могу вдыхать разлитую вокруг радость… Я много чего могу. Я смотрю на воду и различаю десятки, если не сотни оттенков. Я чую смешанный с маслом запах железа, который идет от моей кольчуги, и знаю, что ее металл пахнет иначе, чем клинок Вдоводела. Чтобы убедиться в этом, мне не надо подносить меч к носу. Я просто знаю это и все. Если мое внимание падает на мотылька, мне не надо ловить его, чтобы рассмотреть. Мне не надо к нему подходить. По трепету крыльев я знаю, когда он взлетит, могу предугадать, куда он полетит и когда сядет. И я знаю, почему это происходит. Я могу танцевать, меняя и прогибая мир под себя. А могу пребывать внутри него. В покое. И тогда мы дышим в такт и проникаем друг в друга. Вот, значит, он какой – мир моего Волка, если никуда не надо спешить. Мне кажется, что-то похожее я ощущал, опускаясь в зимнюю воду и замирая. Короткие мгновения, когда ты неподвижен, не дышишь, не мерзнешь. Невесомость и нереальность того, что там, за сверкающей пленкой водной поверхности.

Через мое сознание скользят воспоминания-образы, воспоминания-прикосновения к тому, что я испытываю сейчас. И они тоже меняются, потому что теперь я знаю, где их настоящая родина.

Волк улыбается. Он рад. Мы с ним теперь ближе.

Сколько это длилось, я не могу сказать, но точно дольше, чем обычно. А может, и нет. Время – очень относительная вещь.

Все закончилось, когда Бури пустил стрелу. Не в меня. Он стрелял через воду, вдаль, и я видел, как стрела ушла с тетивы, видел синеватый след ее траектории, причем не только там, где она пролетела, но и там, куда она летит. И знал, куда она попадет, раньше, чем ее острие воткнулось в центр соснового ствола двумя метрами выше земли.

Я не провожал ее взглядом. Я видел все одновременно: выстрел, полет, попадание. Мне даже показалось, что я услышал звук удара, хотя это было невозможно. Дистанция была никак не меньше двухсот метров.

Стрела пронзила сосновую кору, и я вернулся в обычный мир. Я понял, что хотел показать мне Бури, и я должен был сказать ему об этом.

– Ладога – там! – Головной кормчий каравана Звяга махнул рукой в направлении берега.

Вихорек прищурился, заслонился ладонью от солнца. Так, берег озера, на берегу какое-то селение, за ним – гряда холмов, заросшая лесом.

– Шутишь? – строго спросил Вихорек.

Кормчий мотнул головой. Плечистый, приземистый, с широченной бородищей, заправленной за пояс, он был похож на выходца из Свартальфахейма[16], Звяга тем не менее был не черным альвом, а обычным человеком, рожденным в граде Чернигове наложницей-лехиткой от отца-полянина и с малолетства ходившим по водным путям от свеев до ромеев.

В караване из семи судов, что шли сейчас по водам просторного озера, Звяга был если не главным, то самым авторитетным наверняка. Главный, гость торговый Прибыша Гвоздарь, куда более молодой и больше похожий на воина-викинга, чем на купца, не принимал ни одного решения, не посоветовавшись с кормчим.

– Там она, Ладога. За горами-лесами.

– И как мы туда попадем, старый? Перелетим? – подключился к разговору Ануд.

– Ты, может, и перелетишь, варяг, – ухмыльнулся Звяга. – А мы по-простому. Ножками. – И притопнул босой, широкой, как медвежья лапа, ножищей с желтыми кривыми ногтями-когтями.

– Там волок, – догадался Вихорек. – Длинный?

– Приличный, – кивнул Звяга. – Саженей триста.

– Да еще вверх тянуть, – огорчился Ануд. – Дня три, если не больше, провозимся.

– За день управимся, – пообещал Звяга.

– Да ладно! – не поверил Ануд.

– Спорим!

Но варяг на подначку не поддался. Фыркнул и ушел на нос.

– Вот за что я не люблю варягов, так это за спесь, – по-нурмански проворчал Звяга. – Вот ты, Виги, – благородный дан, сын ярла, а не гнушаешься и спросить, и выслушать. А эти все знают и всем указывают.

Вихорек не стал уточнять, что благородным даном он стал не так давно, а сыном ярла – меньше месяца тому назад. Совсем ни к чему об этом знать купцам, которые приняли на борт его, Ануда и Глухаря.

Так и вышло. За день уложились. Селение на берегу волоком по большей части и жило. Волок тоже был хорош, однако все равно суда пришлось частично разгрузить: иначе быкам было бы трудновато поднять их на гребень песчаной гряды, заросшей сосновым лесом.

Ничего. Разгрузили и загрузили снова.

Помимо помощи на волоке сельчане предлагали ночлег и прокорм, припасы в дорогу, помощь во всяких плотницких, портняжных и кузнечных работах, а также ласковых холопок – согреть корабельщикам постели.

Однако четверым гостям: Вихорьку, Ануду, Глухарю и Прибыше платить за утехи не пришлось. Вихорьку так даже две достались. Причем обе – свободные. Как говаривал Скиди, самое манкое серебро для девки – кольчужное.

Ладожское озеро даже в этом озерном краю – великан среди прочих. И великан суровый. Разгулявшийся еще с ночи ветер поднял волну, и кораблики черниговские шли будто по морю. Не будь ветер попутным, пришлось бы пережидать. Пузатые торговые суда – не узкие хищные драккары с множеством лап-весел. А так хорошо шли. Вихорек и варяги разделись до пояса, по привычке укрыв бронь и оружие в кожаные мешки и упрятав в ящики. Пусть пресная вода не такая едучая, как соленая, и все, что должно быть смазано, смазано, а то и лаком покрыто, а все же лучше поберечь. А дождик и ветерок свежий бодрят. Чай не осень нынче, время теплое.

Из-за дождя и волнения не сразу заметили вышедший наперехват драккар. Тот шел на веслах, с убранной мачтой, потому и прохлопали. Кинулись было к оружию, но Вихорек вовремя признал в воине, стоящем на борту в обнимку с носовым драконом, знакомца – Ульфхама Треску.

И моментально сообразил, что эти вряд ли будут грабить. А вот ему самому лучше остаться неузнанным. А следовательно, надевать бронь не стоит.

– Это ладожские нурманы, – крикнул он Прибыше. – Не думаю, что нападут.

Прибыша Гвоздарь, который в отличие от Вихорька и варягов доспеха не снял, сразу повеселел и сообщил, что у них, черниговских, с князем Гостомыслом дружба.

Драккар тем временем подошел уже на бросок копья. Гребцы на румах убрали весла, и корабль теперь скользил мимо первого из черниговских судов, направляемый умелой рукой нурманского кормчего. Цепкий взгляд Ульфхама Трески скользил по сгрудившимся у борта людям, на всякий случай взявшим в руки оружие и готовым встретить нападение.