— Нет, никогда из меня председатель колхоза не получится, я это с первой же минуты знал!.. Ничего я в этом проклятом сельском хозяйстве не смыслю и никогда не пойму! — И он переходил на умоляющий шепот — Давай, Тоня, скорей опять принимай от меня вожжи, пока я тут голову не сломал.

Только она, Антонина, и видела его таким. И только они двое могли бы потом припомнить, какие тогда между ними происходили разговоры.

— С этими людьми не только до коммунизма не дойдешь, как бы вместе с ними и социализма не проворонить. Жулик на жулике. Смотришь, то целую копну сена из-за Дона на лодке с колхозного луга везет, то мешок арбузов с бахчи несет, а то и четверть молока с фермы. Женщины на работу без ведер не ходят.

Антонина вставляла:

— Они, Коля, в этих ведрах харчишки с собой носят.

— А оттуда через верх помидоры, лук или виноград. Ни одна порожняком не идет. Мне было легче, когда я у тебя в пещере лежал, а вокруг были враги. И на фронте я тоже хорошо знал, что мне нужно делать. Здесь же вокруг все свои: и вдовы, и бывшие солдаты, а договориться с ними невозможно. Ну никак нельзя.

— С кем же, по-твоему, Коля, нельзя у нас договориться? — улыбаясь, спрашивала Антонина.

Он раздраженно отмахивался:

— Как будто ты сама не знаешь. У них круговая порука тут. Ну, например, с той же твоей подружкой, Настюрой Шевцовой. Как намажет губы, вставит между ними папиросу или же свернет из районной газеты вот такую козью ножку, — смеющимися глазами Антонина наблюдала, как он похоже изображал Настюру, — окутается тучей дыма и стреляет в тебя сквозь этот дым своими черными глазюками, как шрапнелью.

— Ей же, Коля действительно трудно одной с коровами управляться. И подои, и почисть, и корм подвези. Сама ездит на арбе за сеном.

— А кто же ей привезет? Ты же знаешь, что у нас в колхозе еще долго будет нехватка людей. Пока малолетки не подрастут.

Антонина с грустью соглашалась:

— Это правда. Характер у Настюры действительно не простой, но, может, лучше к ней с какого-нибудь другого бока подойти. Бывало, если с ней по-хорошему, с шуткой, так она безотказно и день и ночь. Аж шкура трещит. А закурила она с тех пор, когда ей муж сообщил, что не вернется к ней, потому что одни култышки остались у него вместо рук и ног. И обратного адреса не написал. Она его до сих пор и через милицию и по радио не может найти. Ты бы, Коля, попробовал с ней как-нибудь иначе.

Никитин еще больше начинал сердиться:

— У меня на руках колхоз, и чтобы расцеловываться с каждой богомолкой — времени нет.

— Никто тебя и не заставляет. Но и в бога она ударилась тогда же, когда от мужа получила письмо. Перед Настюрой я виновата.

Растерялась, когда только что колхоз приняла, глаза разбежались, а у нее как раз в это время стряслось. Вот тут наш хуторской отец Виссарион и нагрянул к ней прямо на дом на своем мотоцикле. Но и теперь еще, Коля, ее не поздно от него оторвать.

— Только этого еще мне не хватало — из-за твоей Настюры с попом в войну вступать. Не сердись, Тоня, но я вижу, что вы тут за это время все спелись и жалеете друг дружку там, где жалеть никак нельзя. Из-за этого и страдает колхоз. И, может быть, с этим тут в первую очередь надо начинать войну.

— С кем же это ты, Коля, у нас в хуторе собираешься воевать? С вдовами и детишками? Но ты еще не успел как следует узнать, какой тут народ. Гордый, над ним долго не покомандуешь. Рано или поздно, а с нашими людьми тебе свои фронтовые привычки, Коля, придется забыть.

После этих ее слов он настолько выходил из себя, что уже переставал называть ее Тоней.

— Мои фронтовые привычки, Антонина, здесь совсем ни при чем. Вот тебе свои, председательские, действительно надо бросить. И так уже в районе начинают говорить, что у нас в колхозе не один председатель, а два. Уже и Неверов на последнем пленуме проехался по моему адресу: «А не пора ли вам, товарищ Никитин, начинать думать своей головой?» — И, виновато заглядывая Антонине в лицо, Никитин начинал уговаривать ее — Спасибо тебе, Тоня, я без тебя на первых порах совсем бы пропал, но теперь, может, и правда пора уже мне попробовать обойтись без подсказок. Так я поскорее разберусь. Ты только, пожалуйста, не обижайся.

Она успокоила его:

— За что же мне обижаться на тебя? — И тут же твердо пообещала, как некогда он ей в яме на яру: — Хорошо, я больше не буду.

* * *

Из-за этого — из-за фронтовых привычек в обращении с людьми — его еще долго считали в колхозе человеком суровым, чуть ли не черствым, но она-то знала, что это совсем не так. Недаром же и с хуторскими детишками, у него как-то сразу нашелся общий язык, а детишек не обмануть. Если едет по хутору или по дороге в степи и увидит гурьбу казачат, всех до единого заберет в машину и весь день возит с собой из бригады в бригаду, к величайшей досаде кухарок, которым по его распоряжению приходится зачислять на довольствие и этих клиентов, уплетающих на вольном воздухе не менее чем по две чашки наваристого борща с мясом и по целому арбузу.

И мимо детского сада не пройдет. Самые маленькие уже признали его, так и облепят всего, и он знает их по именам. К немалому их удовольствию, обедает вместе с ними за столиком и беседует по-взрослому. А вечером, с изумлением рассказывая Антонине о каком-нибудь особенно смышленом из них, непременно сведет все к тому же:

— И мы бы с тобой еще вполне могли такого заиметь.

— Поздно уже мне.

Он не на шутку сердился:

— Какая же ты старуха? И родить тебе в твои годы совсем еще не грех, и сына или дочку мы успеем на ноги поднять. Смотри, как ты сохранилась, тебе любая молодая позавидовать может.

— От людей, Коля, стыдно. У меня сын уже скоро техникум кончит.

Никитин сердился еще больше:

— Сын тебе не судья, у него своя жизнь. — И, лаская ее, жарко настаивал: — Роди. Знаешь, как я тебя за это буду любить!

— А сейчас разве не любишь? — смеясь, допытывалась она.

— Тогда будет совсем другое дело.

* * *

И продолжались эти разговоры между ними вплоть до того времени, пока не вернулся из города после окончания техникума ее сын, Григорий, и своим появлением в доме как бы окончательно подтвердил, что ей, матери такого взрослого сына, действительно поздно и стыдно. Тем более, что у Григория, поселившегося на другой половине дома с молодой женой-учительницей, вскоре появился свой сын. Не успели оглянуться, как он уже по утрам стал переползать с отцовской половины дома к бабушке и к деду.

Когда внук, забираясь к деду на грудь, затевал с ним обычную веселую возню, то, взглянув на них, трудно было определить, кому доставляют больше удовольствия эти ежеутренние игры. Во всяком случае, разговоры у Никитина с Антониной все на одну и ту же тему прекратились.

* * *