награждать писателя, но и в очередной раз перетасовали состав редакции, убрав из нее Жулкевского и Лисецкую[557].

Решение о слиянии двух журналов готовилось в спешке, о чем свидетельствует тот факт, что еще в середине мая 1963 года не был известен не только состав редакции нового издания, но даже его название[558]. Лишь 23 мая был назначен главный редактор (тот самый Януш Вильгельми, который когда-то хвалил Лема), а журналу присвоили рабочее название «Культура» (явно в противовес парижской тезке)[559]. Учитывая поднявшееся недовольство, Гомулка пообещал лично встретиться с главредами обоих ликвидированных изданий и оговорить условия дальнейшего трудоустройства их коллективов[560]. Пока же новый еженедельник подвергся общему бойкоту со стороны интеллигенции, причем не только «фрондирующей», но и вполне лояльной режиму. Дело дошло до того, что 13 ноября 1963 года редколлегия «Культуры» обратилась к заведующему Отделом культуры ЦК с жалобой на «кампанию травли», развернутую на страницах польской печати и поддержанную радио «Свободная Европа»[561]. Лем в этой кампании не участвовал – напротив, в январе 1964 года он издал в новой газете горделивую заметку с перечислением своих издательских успехов[562].

Но все это было лишь вступлением к XIII пленуму ЦК ПОРП (июль 1963), где Гомулка констатировал, что на идеологическом фронте заметны слабости и недоработки, а значит, надо укрепить это направление деятельности. В частности, он потребовал прекратить «лечение сном» неблагонадежных партийных литераторов и поставить вопрос об их политическом облике. Во исполнение этого наказа ЦК вернулся к мысли образовать Идеологическую комиссию для борьбы с «чуждым влиянием». Кроме того, пленум вывел из состава ЦК Романа Замбровского – наиболее влиятельную фигуру среди «евреев»[563].

XIII пленум многие восприняли как конец оттепели. Среди краковских журналистов и литераторов раздавались голоса, что «Пленум свидетельствует об окончании октябрьской свободы… независимо от того, что на нем говорилось и в какой форме», что «снова придется писать на заказ», а пространство свободы, и без того небольшое, будет еще больше сужено[564]. «Серьезные писатели сумеют пережить трудный период, так как имеют на это средства, – говорилось в этих кругах. – Наилучшие же условия созданы сейчас молодым карьеристам и „позитивным“ графоманам»[565]. Недовольство охватило даже лояльных писателей. На закрытом заседании первичной парторганизации варшавского отделения СПЛ, где планировалось задать жесткий курс в отношении литературной оппозиции, вдруг зазвучали голоса против натягивания вожжей, а еще был поднят вопрос о растущем антисемитизме в стране[566].

Параллельно обострилась международная обстановка. В январе 1961 года в Конго расстреляли бывшего премьера Патриса Лумумбу, что вызвало чрезвычайно резкую реакцию СССР, увидевшего в этом (не без оснований) руку «империалистов». 13 августа 1961 года восточногерманские власти за одну ночь обнесли стеной Западный Берлин. В сентябре СССР начал регулярные испытания ядерных бомб, в ходе которых взорвал на Новой Земле «царь-бомбу», вызвав панику в Северном полушарии. В октябре случилось противостояние на КПП «Чарли» в Берлине, где навели друг на друга дула американский и советский танки. Чуть раньше в том же месяце прошел XXII съезд КПСС, поднявший новую волну десталинизации на фоне советско-китайского конфликта. Через год случился Карибский кризис, едва не вызвавший атомную войну.

Под стать политической атмосфере была и погода: в январе 1963 года в Польше выпало огромное количество снега и ударили лютые морозы, что Лем связал с очередными испытаниями ядерных бомб. Он, переживший Вторую мировую войну, с огромной тревогой наблюдал, как мир уже которое десятилетие балансирует на краю пропасти: то блокада Берлина, то Корейская война, то Суэцкий кризис, то обострение вокруг Кубы. Все это вгоняло Лема в депрессию, от которой он спасался работой. Именно в таком состоянии, усугубленном приступами стенокардии, был написан «Солярис». Другими отдушинами были: забота о двух собаках, которые в этот период жили у Лемов; катание на лыжах в Закопане и путешествия (осенью 1961 года Лем с женой прокатился по Югославии, а в 1963 году посетил Грецию). Он хотел съездить и в Париж к Блоньскому, который пребывал там на стипендии, но передумал из-за отсутствия валюты и нежелания ходить по кабинетам для оформления загранпаспорта[567]. В перспективы строя Лем уже не верил. «Капитализм отвратителен, но обладает одним достоинством: сохраняет надежду… на социализм, – говорил он Щепаньскому в марте 1963 года. – При коммунизме уже нет никакой надежды»[568]. Поэтому его немало раздосадовало, когда Хуссарский в том же году втихаря отправил в СССР их совместную ура-коммунистическую пьесу «Яхта „Парадиз“», рассчитывая, должно быть, урвать кусочек славы знаменитого приятеля. Нет сомнений, что в СССР пьесу издали бы, но Лем выступил решительно против. «Я считаю, что эта вещь политически не выдержанная и художественно не качественная, и я не могу ни в коем случае согласиться на ее выпуск, – написал он Дмитрию Брускину 1 октября 1963 года. – И, пожалуйста, очень Вас прошу, чтобы Вы прекратили ее перевод. Буду очень признателен. Тем более что Хуссарский послал пьесу без моего ведома и согласия моего не спрашивал. Эта пьеса, написанная в самые тяжелые годы, меня может только скомпрометировать»[569].

В 1962 году на экраны вышел очередной телеспектакль по прозе Лема («Профессор Зазуль» – на сюжет третьего из воспоминаний Ийона Тихого). Казалось, Лем нашел золотую жилу. В 1963 году был издан его очередной сборник «Лунная ночь», содержавший целых четыре пьесы для телевидения: кроме уже экранизированного «Верного робота», там были три истории о профессоре Тарантоге: «Путешествие профессора Тарантоги», «Черная комната профессора Тарантоги», «Странный гость профессора Тарантоги». Еще присутствовали: новый рассказ о Пирксе «Условный рефлекс», «Стиральная трагедия» и философско-фантастические «Записки всемогущего» (в оригинале – просто «Записки»), являвшие собой результат размышлений Лема о Боге и сознании. На сборник, привычно в восторженных тонах (и совершенно заслуженно), откликнулись издания в диапазоне от католического «Тыгодника повшехного» до официозной «Культуры»[570], даже «Трыбуна люду» пропела панегирик Лему[571], а во «Вспулчесности» вышла большая литературоведческая статья о его творчестве[572].

Наконец, в январе 1963 года к Лему обратился Союз кинематографистов СССР с предложением экранизировать «Солярис». Лем засомневался, ему казался более подходящим для съемок «Непобедимый», кроме того, он настаивал, чтобы режиссером выступил Сцибор-Рыльский. Переговоры шли целый год, пока советская сторона не прервала их[573]. Тем временем в Чехословакии нежданно-негаданно сняли фильм «Икар-1» по мотивам «Магелланова облака». В том же 1963-м году фильм завоевал Большой приз на фестивале научно-фантастических фильмов в Триесте. Лема обо всем этом не поставили в известность и, понятное дело, никак не отблагодарили финансово. Живи он