– То есть ты сознательно уничтожила лучшую часть себя.

– Решение было непростым. Но я бы не стала называть эту часть «лучшей». Она просто была другая. Да и вообще, может, «лучшей» моей частью является как раз противоположная – интеллектуальная, работящая.

– Тебе не кажется, что потребность любить, доверять, отдавать себя без остатка – насколько бы рискованной она ни была – потребность благородная? Любовь – живительная, жизнеутверждающая сила, как ни крути. И если так, то разве она не «лучше» самосохранения, даже если последнее кажется самым логичным шагом?

– Нет. Думаю, это два совершенно разных подхода к существованию. Любовь – это опасность. Я сделала свой выбор, вот и все.

Вскоре нам принесли еду и бутылку красного вина, которое, к облегчению Джулиана, по вкусу действительно напоминало вино. Пока мы ели, я думала о мужчинах, приглашавших меня на свидания за последние несколько лет, и о стратегиях противодействия, которые мне пришлось разработать. Поначалу, признаюсь, было нелегко. Я сказала Жасмин, что якобы у меня некие трудности сексуального характера, хотя никаких проблем с Александром в этой области у меня никогда не возникало: я обожала заниматься с ним сексом – настолько, что мне самой порой казалось, что это уже чересчур. Некоторым мужчинам я давала понять, что мои симпатии принадлежат женскому полу; для других придумывала сказку про сложные отношения и обязательства на стороне. Перед одним несчастным я попросту закрыла лицо руками и плакала, пока тот не ушел (за его реакцией я украдкой наблюдала сквозь разомкнутые пальцы).

Несколько минут спустя Джулиан заметил, что я витаю мыслями где-то далеко, и спросил:

– Сколько ты еще планируешь пробыть в Париже?

Я подняла глаза.

– Мой грант заканчивается в последних числах июня, но я скопила немного денег, а мою квартиру собираются пересдавать только в сентябре. Путнам говорила, что в следующем году откроется место, и я смогу прочитать курс лекций в нашем колледже.

– Тема, конечно, очень интересная. Я имею в виду оккупацию. Я и сам проделал небольшое исследование.

– Эй, давай-ка лучше занимайся своими длинноволосыми поэтами-романтиками. А история – это мое.

– Я думал, может, мне начать водить экскурсии. Карманные деньги – всегда хорошо. «Les Annees Noires»[57]. «Четыре года, которые нужно забыть». Хотя, наверное, лучше так: «Нельзя забывать». Небольшой тур по самым приятным местам Парижа. Опера, военная комендатура в здании напротив… знаешь, теперь там офисы «Берлиц» и марокканских авиалиний. Потом поездка на метро к реке, на мост Бир-Акем. Ну и наконец, «Вель д’Ив» и та жалкая скульптурка, которую они поставили в память о евреях, отправленных в Освенцим.

– Неплохо. Но тебе не помешает добавить в эту программу немного человеческого.

– Что ж, я мог бы сводить их к Эйфелевой башне, на авеню де Сюфран. Там когда-то жили сестры Тамбур. Жермен и Мадлен. Невероятно храбрые женщины, которым просто не повезло: один дурак-сопротивленец забыл в поезде портфель со всеми адресами и явками. Квартира 38 по авеню де Сюфран превратилась в смертельную западню. Агенты гестапо следили за ней на протяжении нескольких лет. Затем мы съездили бы к отелю «Лютеция» на станции «Севр – Бабилон» – туда, где расположился абвер. Ну а потом, конечно, на авеню Фош. Там обосновалась служба безопасности СС. Знаешь почему? Потому что в 1918 году маршал Фош подписал капитуляцию Германии.

– Ну и ну. Затаили обиду.

– Всякий раз, когда я прохожу мимо дома 84 по проспекту Фош, я смотрю на окна последнего этажа – именно там когда-то располагалась маленькая комнатка прислуги, в которой сотрудники СД пытали заключенных. Готов поклясться, что иногда оттуда доносится женский плач.

Я ничего не ответила.

– Ты какая-то грустная, – сказал Джулиан. – Тебе не нравится еда?

– Что? Нет-нет. Нравится. Кстати, что мы едим?

– Какая-то утка. – Он взглянул в меню и добавил: – Утка «Питивье». Даже не знаю, что это. Тарт? Пирог? В любом случае довольно вкусно, правда?

– Очень. Я просто думаю… Мы так часто говорим, что нужно помнить прошлое. Нужно искупать ошибки тех, кто жил до нас. Учить молодое поколение, чтобы оно не наступало на те же грабли. Но вдруг все это не более чем благонамеренная болтовня?

– Что ты имеешь в виду?

– Как бы лучше выразиться… Мы привыкли различать священную память о злодеянии и обыкновенную злобу, затаенную на обидчика. Но так ли они в действительности отличаются?

Глубоко вдохнув, Джулиан сказал:

– Думаю, тут все просто.

– Не уходи от вопроса.

– Я не ухожу. Еще совсем недавно сербы резали боснийских мусульман в отместку за то, что в 1380-каком-то году Османская империя победила их в битве на Косовом поле. В 1380 году! Да вся сербская идентичность построена вокруг мифа о Косовом поле. Не лучше ли было просто обо всем забыть? Вынашивать обиду на протяжении шестисот лет? Безумие!

– Согласна, – ответила я, чувствуя, как на меня снова накатывает усталость.

– Или взять, к примеру, битву за Галлипольский полуостров 1915 года. То, что случилось с войсками АНЗАКа[58] – произошло по вине австралийского правительства. В итоге день начала этой операции стал национальным праздником Австралии. Но вместе с тем сохранилась и обида на британских командиров. Во многом благодаря этой обиде австралийцы стали теми, кем стали. Хотя Британия потеряла в два раза больше людей, чем Австралия и Новая Зеландия, вместе взятые.

Испугавшись, что я вот-вот упущу все, чего с таким трудом добилась часом ранее, я опустила глаза, а потом вдруг поднялась из-за столика и сказала:

– Спасибо за чудесный вечер. Извини, но мне кажется, пора возвращаться домой.

Джулиан накрыл ладонью мое запястье.

– Прости меня. Я что… опять заболтался?

– Нет-нет. Я просто устала.

– Ты хорошо себя чувствуешь?

– Да. Просто устала. То, что я рассказала тебе раньше… Как камень с души.

– Погоди, я поймаю для тебя такси.

Я почти не видела Тарика с тех пор, как он устроил вечеринку в честь дня рождения. На следующий день он предложил отдать свою комнату Жасмин, которой до того приходилось делить постель со мной. Я согласилась и поблагодарила его за столь щедрое предложение. И Тарик сразу же куда-то испарился, сказав на прощание, что вернется в конце недели, когда моя подруга улетит обратно в Нью-Йорк.

В пьяном угаре вечеринки я не особенно задумалась о том, как сильно Тарик опозорился с генералом де Голлем. Сразу после этого он вышел в туалет, и разговор спокойно продолжился без его участия; вернулся он нескоро – бледный, как простыня. Но если подумать, кто я такая, чтобы его судить? На первом курсе у меня самой случались неловкости с участием месье де Голля. Правда, меня они лишь раззадорили, и я с упоением просиживала в библиотеке все свободное время. Но не потому, что свято верила в «любовь к знаниям», а потому, что боялась, как бы меня снова не разоблачили.