– На обитель Белозерскую часто жалуются, – поведала упитанная и рябая пошехонская княгиня, даже ко двору приходящая в сарафане из домотканого полотна и в набивных платках. – Ей на пару дней лов кто из бояр пожалует за-ради поминок али крестин, они же зараз навечно сесть норовят! Между тем с обители тягла нет никакого, смерды же по возку в месяц с каждого лова оброк привозят. Казне убыток от самовольства монашеского, боярам убыток…

Похоже, убыток главный причинялся все же не казне, а небогатому поместью Гончаровых. Потому-то княгиня и смогла просителей аж в самый Кремль провести, к ногам государыни.

– Пусть подьячий приказа Поместного выписку по ловам сим сделает, – распорядилась Елена Васильевна. – И за каждый захват незаконный по рублю штрафа на обитель наложит. Дабы впредь неповадно было казну разорять.

Ей нравилось решать, судить, приказывать. Нравилось ощущать, как каждое слово ее приводит в движение десятки, сотни людей, направляет их планы, помыслы. Нравилось чувствовать себя правительницей. Жаль, не так часто сие удавалось. На Руси во первую голову с бедами всеми обращались к мужчинам. И токмо если к Великому князю и свите его достучаться не удавалось, иногда вспоминали, что есть еще и государыня…

– Хватит на сегодня! – поднялась со своего кресла Елена. – Притомилась я! В опочивальню ведите…

Свита засуетилась, выстраиваясь по сторонам от госпожи, семеня от нее справа и слева. Кто-то забежал вперед, распахнул перед ней двери в покои, затем в опочивальню. Тут же склонились в поклоне находящаяся здесь кравчая и здоровенный детина в серой полотняной рубахе, с красной веревкой на поясе вместо ремня.

Государыня посмотрела на свою просторную, две на две сажени, постель, над которой на толстых столбах возвышался балдахин, на обитые сатином стены, плотный пол из мореного дуба, застеленный мягкими войлочными дорожками, стол с кувшином, толстой книгой и кубком и недовольно поморщилась:

– Эй, смерд! Отставь стол дальше, под светильник. Мешать будет перед постелью.

Полусогнутый детина, боясь поднять голову, торопливо подбежал к столу – отставил, как указано, отступил.

Елена Васильевна раскинула руки, позволяя княгиням снять с себя парчовый кушак, тяжелый бархатный сарафан, кокошник, развязать платок, опять нахмурилась:

– Эй, смерд! Возьми от стенки скамью и принеси к столу! Анастасия Петровна сидеть на ней станет, как читать начнет.

Детина потрусил куда приказано. Поставил, отступил.

– Нет, не туда! С другой стороны! – капризно потребовала государыня. – Хотя стой, верни обратно.

Смерд опять переставил тяжелую, обитую коричневым сукном скамейку.

– Хорошо, ступай… – Елена Васильевна опять развела руки, а детина поплелся к двери. И тут Великая княгиня снова закапризничала: – Смерд, стой! Анастасия Петровна, тебе так хорошо или дальше к свечам подвинуть?

– Хорошо, государыня.

– Ладно, смерд, ступай… Нет, стой! В углу пока побудь. Мало ли переставить все же придется… – Государыня позволила снять с себя дневную плотную рубаху и облачить в легкую ночную, сатиновую, уложить на перину. – Анастасия Петровна, признайся, читала книгу или нет?

– Не посмела без тебя, Великая княгиня.

– Хорошо… Налей себе вина, промочи горло, прежде чем начинать. Потом мне нальешь. А вы, княгини, ступайте, отдыхайте.

Свита потянулась к двери. На застывшего в углу слугу женщины особого внимания не обращали, равно как на прочую мебель. Это ведь как бы не мужчина, а просто холоп, смерд. Живой инструмент, нужный на тот случай, если придется снова переставлять столы и скамейки. И к тому же государыня остается не одна, а с кравчей.

Вскоре в покоях стало тихо. Княжна Шуйская села на скамью, сделала несколько глотков из кубка и открыла первую страницу:

– В стародавние седые времена, в землях южных, персидских, жил да был царь именем Синагрип, что правил землями Андорскими и Наливскими. И был у того царя советник мудрый, отцом с матерью Акиром нареченный…

Внезапно государыня приподнялась, села на постели.

– Скажи, Анастасия Петровна, а смерд твой читать умеет?

– Вот уж не ведаю, Елена Васильевна, – развела руками княжна.

– А дай-ка я спрошу… – Юная правительница пересекла опочивальню, ухватила детину за курчавую бороду и подняла его лицо к себе.

У женщины имелось изрядно задумок, как вести разговор, как укорить князя за леность и безрукость, из-за каковых он за два года не смог даже простого письма передать, как посмеяться над заигрываниями с кравчей, как подколоть за простецкий холопий наряд – но едва она увидела перед собой так близко лицо князя, его улыбку, его широко открытые глаза, как все мысли моментально вылетели из головы. Воевода тоже не нашел что сказать – они просто молча соприкоснулись губами, слились в поцелуе, столь горячем и долгом, словно пытались за один раз наверстать упущенные годы и месяцы.

– А-а-а? – в некоторой растерянности поднялась со скамьи Анастасия Петровна.

Елена и Иван оторвались друг от друга, но лишь для того, чтобы мужчина смог поцеловать шею ее и подбородок, плечи, руки, подхватить, закружить, опустить счастливо смеющуюся женщину на постель и опять целовать – теперь уже ноги и бедра, потом снова лицо, плечи, грудь… Они были настолько поглощены друг другом, словно унеслись совсем в другой мир – мир света, тепла, мир любви и ласки. Их руки скользили по телам друг друга, их губы то соприкасались, то начинали путешествие по лицам, по волосам, вискам, глазам…

Кравчая в испуге попятилась, выскочила в горницу перед опочивальней и перевела дух, спешно перекрестилась:

– Эва оно как… Сложилось-то разом… Соломея-то супротив Елены нашей просто ангел наивный и чистый была. Воистину непорочная…

* * *

В это самое время монахиня Софья укладывала в постельку своего розовощекого сытенького крепыша. Утонувший в перине, укрытый пуховым одеялом, княжонок сладко посапывал, чуть откинув назад голову с еле заметными кудряшками. Рядом стоял зеленоглазый боярин, одетый просто – полотняная рубаха, шаровары, войлочные туфли. Его левая рука все еще висела на повязке, но в целом он выглядел вполне бодрым и крепким.

– Тревожно мне, Кудеяр, – подоткнув края одеяла, повернулась к мужчине монахиня. – Может, зря мы все это… С письмом Василию? Как бы беды не случилось от гнева-то его…

– Ты же хотела от обвинений напрасных в бесплодии оправдаться? – обнял ее здоровой рукой дальний родственник. – Теперь весь мир ведает, что напраслина на тебя возводилась. Ты же хотела за предательство его наказать? Так ныне Великий князь места себе не находит, можешь не сомневаться. Опять же, о рождении дитяти рано или поздно известно стало бы. Так надежнее будет не скрывать оного, а на отца пальцем прямо показать. Нечего врагов своих радовать, в любви настоящей признаваясь. Им ведь сего не понять. – Кудеяр наклонился и поцеловал глаза долгожданной своей корельской красавицы.