— Вы откуда знаете? — изумился Терещенко. — Про Грингольда?

— Слушал передачу «Голоса Америки», — соскочил я.

— Мне про это Яков рассказал, — сообщил Терещенко. — Он там тоже воевал, только на Синайском полуострове. Удивили вы меня, Михаил. Так знать историю чужого народа!

— Ну, теперь не чужого, — улыбнулся я…

* * *

Председатель КГБ открыл дверь в кабинет первого секретаря ЦК КПБ и, переступив порог, закрыл ее за собой.

— Здравствуйте, Ерофей Ефремович! — поздоровался с хозяином.

— И тебе здравствовать, Вениамин Григорьевич! — откликнулся Балобанов. — Проходи, присаживайся[70].

Он встал из-за письменного стола и занял стул за приставным столиком. Председатель КГБ устроился напротив. Положил на стол папку и вопросительно глянул на первого секретаря.

— Приступай! — кивнул Балобанов.

Слушал он внимательно, иногда задавая вопросы. Хмурился. Обстановка в республике со слов председателя КГБ оставалась сложной. Волнения в столице удалось загасить, только недовольство властью не исчезло. В трудовых коллективах ропщут. Нехватка продуктов и других товаров в магазинах, огромные очереди за табаком и водкой. С табаком понятно — в Белоруссии не растет, но проблема выгнать спирта больше? Если нет зерна, то сойдет картошка, уж ее в республике завались. Но Москва требует продолжать антиалкогольную кампанию, будто это убережет СССР от проблем. «Идиоты! — мысленно выругался Балобанов. — Надо дать команду гнать спирт на колхозных заводах. Пусть плеснут в него сока и продают, как настойку. Если снизить крепость ниже сорока градусов, по отчетам пройдет не как водка[71]. Дожили! Выпивку гоним, словно партизаны…»

— Благодарю, Вениамин Григорьевич, — сказал, когда председатель КГБ смолк. — Что-нибудь еще?

— Десять дней назад в Минск приезжал руководитель специальной службы Израиля «Натив» Яков Лившиц. В прошлом офицер-танкист, отличившийся в войне Судного дня. Уроженец Минска.

— Что он здесь забыл? — удивился Балобанов. — И что такое «Натив»?

— Израильское государственное учреждение, созданное для связи с евреями, проживающими за границей. Помогает им в репатриации в Израиль. Лившиц приезжал не по служебным делам. У него сын болел, привозил лечить.

— К нам? Из Израиля?!

— По имеющимся данным с сыном Лившица работал Мурашко.

— Тот самый экстрасенс?

— Он.

— Исцелил?

— Говорят: да.

— Чем болел ребенок? ДЦП?

— Однозначно нет. Пациент прибыл в клинику на своих ногах, правда, выглядел неважно. Но назавтра совершил с отцом экскурсию по Минску, а на следующий день оба сели в самолет и улетели в Москву. Чем болел Лившиц-младший неизвестно, этого в клинике не знают. Только сам Мурашко, да еще главный врач. Последний, к слову, и организовал визит. Он друг детства Лившица-старшего. Есть основания полагать, что у пациента был рак.

— Откуда основания? — прищурился Балобанов.

— В областной клинике существует детское онкологическое отделение. Основные пациенты — дети из районов, пострадавших от аварии на ЧАЭС. Тяжелейшие случаи, Ерофей Ефремович, больно смотреть. Но с недавних пор пациенты отделения стали резко поправляться. Их и раньше хорошо лечили, персонал у Терещенко замечательный, но чтоб все вдруг? Зафиксировано, что в отделение приходил Мурашко, приносил детям сладости и фрукты. После этого процесс и пошел. В результате Министерство здравоохранения предложило облздравотделам направлять детей с онкологией в Минскую областную клинику. Дескать, там успешно лечат.

— Значит, начал с наших, — заметил первый секретарь. — Деньги с родителей берет?

— Таких фактов не зафиксировано.

— Молодец! — не удержался Балобанов. — Не зря квартиру выделили!

— Он от нее отказался.

— То есть как? — удивился первый секретарь.

— Сам решил вопрос. В Израиль уезжал на постоянное место жительства наш известный литературовед Гальпер. Кто и как свел его с Мурашко, неизвестно, только Гальпер усыновил целителя, прописал его в квартире, и она осталась за Мурашко. Полагаю, не бесплатно.

— Значит, экстрасенс теперь еврей?

— Национальность и фамилию не менял.

— Дожили! — вздохнул Балобанов. — Было время, когда евреи записывались в русские, а теперь наоборот. Хороша квартира?

— Очень! — подтвердил председатель КГБ. — Три просторных комнаты в доме на площади Победы. Высокие потолки, вид на парк Горького.

— У него губа не дура! — хмыкнул Балобанов. — С головой целитель. Что думаешь о нем?

— Наш, советский человек. Патриот, но не любит коммунистов. Говорил это при свидетелях.

— Интеллигенция… — сморщился Балобанов. — Уезжать не собирается? Не поэтому полез в евреи?

— Не похоже, Ерофей Ефремович. Для чего тогда квартира? И национальность не менял.

— Ладно, — кивнул первый секретарь. — Присмотри за ним. Аккуратно, не навязчиво. Если лечит рак, то желающих получить такого целителя будет воз и маленькая тележка. Ох, не нравится мне визит Лившица! Чтоб евреи упустили случай?

— Его и немцы к себе звали.

— Когда?

— Летом. Приезжал в Минск высокопоставленный сотрудник БНД Краус с паспортом на имя Шмидта. Мурашко исцелил ему сына от ДЦП. Краус в благодарность подарил ему автомобиль, ту самую иномарку. Приглашал в Германию.

— Вот же, суки! — выругался Балобанов. — Налетели как мухи на мед. Да еще москвичи мутят. Присмотри, Вениамин Григорьевич! Как заметишь, что вокруг целителя зашевелись, действуй сразу. Нам такой человек самим нужен.

— Понял! — кивнул председатель КГБ и встал из-за стола.

* * *

Человек, лежавший на кровати в большой комнате поместья в пригороде Нью-Йорка был стар и болен. Пергаментного цвета кожа плотно обтянула его лишенный волос череп, заострив черты лица, вследствие чего человек в кровати походил на мумию, иссохшую, но еще живую. Он не спал: лежал, глядя в потолок, весь во власти невеселых мыслей. До чего поганая штука жизнь! Ни деньги, ни могущество — все это у него было, не в состоянии остановить смерть, притаившуюся в изголовье. Нет, врачи старались. За деньги, которые он им платил, можно выпрыгнуть из кожи. В груди старика билось чужое сердце — уже четвертое по счету, заменен и ряд других органов, в частности, почки. Но настал час, когда лучшие врачи мира развели руками. Подавленный лекарствами иммунитет пропустил коварную болезнь. Рак с многочисленными метастазами. Оперировать бесполезно, да и не выдержит ее ослабленный организм. Остается тихо угасать. Но старик хотел жить и теперь мысленно проклинал всех подряд: рак, врачей, многочисленных наследников, которые как пираньи закружились у поместья в намерении посетить владельца и тем самым напомнить о себе. Старик приказал никого не пускать — только медиков и доверенных лиц. И вот сейчас кто-то из них постучал в дверь.