Появились попытки привести свой организм к болезненному состоянию, что давало возможность попасть под репатриацию. «Мудрецы» подсказывали, что это могут обеспечить опухшие ноги, надо только принимать обильное количество соли, причем умалчивали о страшной вредности такой «профилактики» для почек и кровообращения. А поскольку транспорты домой уходили через длинные промежутки времени, то приверженцы такой практики родины не увидели. Смертность в результате отказа почек росла.

Начальство как советской так и немецкой стороны беспомощно наблюдало за этой эволюцией, в ходе которой накапливалось внутреннее напряжение, неподдающееся количественной оценке. Мы боялись пресловутого взрывоподобного перехода в новое качество, ясно трактуемого в трудах Энгельса об историческом материализме. Заранее никто не мог определить направления силы взрыва. Жертвами спонтанного разряда становятся те, кто находится ближе к его эпицентру.

Стояло теплое лето. Обязанности дежурного по зоне осуществлялись по очереди командирами батальонов. Сюда входили и ночные дежурства. Спать не разрешалось, каждый час нужно было докладывать дежурному офицеру у проходной о результатах обхода. Я с охотой сидел там и беседовал с дежурными. Эти разговоры помогали в освоении русского языка, а также помогали лучше узнать убеждения и привычки советского человека. Знание русского языка было необходимо мне еще и потому, что место жительства родителей находилось в советской зоне Германии, и не было сомнения в том, что хорошему переводчику там должно открыться широкое поле деятельности.

Как-то в теплые июльские ночи за забором лагерной зоны слышалась игра баянов, песни и крики девчат. Шло ночное гулянье молодых людей. Весело им там было, а я стоял на площадке, отрезанный от нормальной человеческой жизни, тоска охватила меня, в сердце — печаль и слезы.

С родными я переписывался с конца 1945 года. Первую открытку от родителей получил к Рождеству. Ответную открытку они отдали моей подруге по школе, с которой началась переписка. Она прислала мне свой портрет, за эти пять лет она похорошела, и мои тоскливые мысли направлялись то на родину, к этой «старой» подруге, то в г. Горький, где должна была жить Жанна. Именно в это время я начал сочинять стихи.

Заглавие первого: «Тоска по родине».

Грызет, горит по родине тоска,

Томит и душу с сердцем рвет.

Тоска, как боль по прошлому, сильна,

И сердце с родиной свиданья ждет.

Но как ни тяжела сегодня жизнь,

Еще страшнее жить здесь без надежды,

Надежда придает терпенью смысл.

Когда же будем счастливы, как прежде?

Боюсь я веру и надежду потерять,

Они дают мне силу выжить.

Как много страшного судьбой дано узнать,

Скорее бы родные голоса услышать.

Хочу покоя, счастья и любви,

Помогут эти чувства мне вернуться.

Бродить вдвоем мы будем до зари,

Родные и друзья к застолью соберутся.[16]

Второе стихотворение посвящено той немецкой девушке, портрет которой храню, как сувенир, но в жизни больше я ее не видел. Она уехала с американцем.

Твой образ с родиной не разделим,

Когда тоскую я в чужом краю.

Покой с тоскою вряд ли совместимы,

Тоскую летней ночью и не сплю.

Вкус губ твоих и глаз голубизна

В душе моей уверенность вселяют,

Что горе и заботы все уйдут,

Лишь радость и любовь нас ожидают.

Я верю и знаю: однажды увидимся

И станем пьяными от любовных слов.

Мы нежно и крепко с тобою обнимемся

Под шелест лугов и запах цветов.[17]

И в одну из этих ночей в моей голове родилась такая мысль: «Не искупил ли я за 5 лет честной работы ту часть вины, которая выпала лично на мою долю? Не вправе ли я теперь направить все усилия на дело скорейшего возвращения домой? Грех ли жульничать перед вероломным тюремщиком в собственную пользу?»

Единственный выход из положения через симуляцию какого-то расстройства здоровья, но какого именно? Как мне убедить медицинский персонал лагеря в том, что я болен серьезно, при этом не причиняя вреда самому себе? Долго размышлял, долго продумывал всевозможные варианты и в конце концов выбрал оптимальный, как мне показалось, вариант.

Три дня подряд ничего не ел, никого об этом не информировав. На четвертый день в должности дежурного по зоне в самой утренней суматохе скрутил крупную махорочную сигарету и выкурил ее, вдыхая дым до самой отдаленной доли легких. Сильного головокружения не пришлось долго ждать. Сердце забилось с повышенной частотой и даже неравномерным темпом. Вот это был долгожданный момент. С ходу посреди толпы товарищей я дал своему телу обрушиться на пол, ударился носом о бетон и остался лежать, как в обмороке. Подняли меня, перенесли в амбулаторию, доложили о том, что произошло. Старшим врачом в лагере была женщина очень милая, Анна Павловна, которая старалась лечить военнопленных не только медикаментами, а также человеческим участием. Ко мне лично проявляла заметную симпатию. Она меня обследовала и поставила диагноз — сильное расстройство кровообращения.

В этом она была права. Перевели меня в госпиталь лагеря, где лежал три дня, пока не выпросился на свою работу. Свои обязанности в последующее время выполнял с прежним усердием.

Прошел месяц, и процедуру в прежнем смысле я повторил. Удалось мне изменить свой внешний вид. Выражение лица постоянно угрюмое, усталое, походка замедленная, спина слегка сгорблена, разговоров по возможности избегал, что никак не совпадало с привычным моим поведением. Опять на четвертый день за несколько минут до открытия амбулатории выкурил сигарету, ножом себе сделал рану на лбу и лег головой на металлическую решетку перед входом в амбулаторию. Лилась кровь.

В такой позе меня нашла врач Анна Павловна. Закричала она, позвала помощников перетащить меня прямо в госпиталь без обследования. Она уже знала, какое у меня расстройство кровообращения. Никто кругом не подозревал симуляцию. Товарищам ясно было, что я изнемогал в результате слишком напряженной работы.

На второй день Анна Павловна села у моей постели и начала беседу. Она очень мне сочувствовала, а самая для меня интересная информация звучала приблизительно так:

«Вы, как мне известно, в плену шестой год. Прошли переживания лагерей под Сталинградом. Истратили вы запас своих сил слишком напряженным прилежанием. Хотелось бы мне послать вас домой. Навела я справки и узнала, что по какой-то неизвестной мне причине репатриация ваша отложена на неопределенный срок. Значит, из этого лагеря скоро на родину не поедете. Единственное, чем я могу вам помочь, это перевод в центральный госпиталь, что на станции Уста Кировской железной дороги. Там есть опытный интернист, он вас вылечит и, быть может, успеет вас отправить домой. Я с ним знакома, напишу ему рекомендацию».