— Прекрасно! — сказал он. — Я предлагаю начать вместе с Сэмом делать фильм, который предусмотрен твоим заданием.

— А как быть с новыми сценами?

— О'кей. Мы пошлем тебя на континент. Сколько тебе потребуется времени?

— Одного? Но я же не оператор!

— Но, Петр! Главное — знать, чего ты хочешь! Любой оператор снимет тебе то, что ты скажешь, а любой помощник режиссера будет только мешать тебе. Ну так как?

Я вздохнул. Мне становилось ясно, что меня разыгрывают, но отступать было поздно.

— Дней восемь-десять, если у меня не будет никаких осложнений с английскими военными властями. Я хотел бы поехать в Гамбург.

— В Гамбург? Хорошо. На оформление документов потребуется, скажем, дня три. Двадцать второго ты сможешь вылететь, а второго или третьего августа вернешься обратно. За это время по твоему указанию Сэм смонтирует материал. Числа седьмого мы закончим, а десятого сможем просмотреть весь фильм целиком. Идет?

Я чувствовал себя начинающим пловцом, которого бросили в воду, не надев спасательного пояса.

На меня смотрели три безобидно улыбающиеся физиономии. Капулетти налил всем виски.

«В конце концов, — думал я, — ничего страшного. У меня в кармане бумаги, на которых стоит печать двенадцатой группы армий. И против этого они бессильны».

С высоты Альстера хорошо видно Юнгфернштайг. Вблизи, разумеется, вид портят заколоченные досками витрины, сгоревшие трущобы во дворах, наскоро засыпанные воронки на мостовых.

Реепербан представлял собой гротескную картину. На стене одного дома — неоновая реклама: «Настроение! Прекрасные женщины! 200 настольных телефонов!» А за стеной — пустота. Слепые проемы окон. Две худенькие дамочки в туфлях на пробковой подошве стоят у стен и разговаривают с тремя английскими моряками.

В общем город выглядит более трезво и деловито, чем Франкфурт или Мангейм. Здесь нет и половины таких разрушений. На улицах значительно меньше лимузинов, зато больше джипов и открытых легковых машин.

Меня поместили в отеле «Атлантик».

Бар забит битком, но моя американская форма привлекает внимание, и меня приглашают сесть. Я впервые в жизни оказываюсь один в обществе английских офицеров.

До войны в США не было закона о всеобщей воинской повинности, и строевые офицеры в американской армии по своему мировоззрению и интересам почти ничем не отличались от солдат и унтер-офицеров. Сейчас же я видел перед собой касту английского офицерства.

— Как у вас в американской зоне обстоят дела с рационом на ликер?

— Петлицы на выходную форму наконец утверждены.

— На Менкебергштрассе один фриц блестяще чистит обувь!

— Донован спросил старика, когда в конце концов в солдатских комнатах-читальнях будут лежать бюллетени скачек.

— В честь Донована следует сделать один круг по ипподрому.

— А это правда, в отношении петличек?

— Я слышал это от самого Бейля!

— А это правда, что в вашей зоне уже открыты ночные бары?

И так далее. С трех часов дня до подъема. И так день за днем.

На следующее утро я вместе с писарем явился к майору Хиггинсу, американскому офицеру связи. От майора — к капитану ВВС Дональдсону. От капитана — к мистеру Джеффри. От мистера Джеффри — к полковнику Хэлсли. От полковника Хэлсли — снова к капитану Дональдсону. Наконец капитан вспомнил, что три дня назад его уведомил о моем приезде один американский офицер. Так что же мне нужно?

Наконец-то!

— Машину на одну неделю. Нет, дней на десять! Соответствующий документ для предъявления органам на право киносъемок и… руководящие работники для создания фильма.

Капитан усмехнулся:

— Документ? Пожалуйста! Но как быть с машиной, с горючим и киноработниками? Видимо, потребуется киноаппарат для съемки, освещение? Об этом и думать нельзя.

— Как фамилия того американского офицера?

— Капитан Левкович, Харвестхандер шоссе.

Капитан работал до трех часов. Было же три четверти четвертого. Вилла оказалась пустой, а драгоценный день потерян.

— Вам нужен капитан Левкович? — спросил меня на следующий день капрал, сидя за громадным письменным столом. — Он принимает только с одиннадцати… — И доверительно подмигнул мне, дав понять, что капитан любит поспать.

— А где он живет? — спросил я.

— Капитан не любит, когда его беспокоят.

В половине двенадцатого появился небритый капитан. Он был явно не в духе. Не дожидаясь моего вопроса, капитан начал доверительно объяснять мне, что дома, в Кливленде, у него три собственные прачечные, которые он теперь ликвидирует, так как имеются возможности заработать деньги более легким способом. И этому он научился в армии. Самое главное — это связи, а их сейчас у него достаточно…

— А! Фильм о концлагерях? Очень интересно! Могу ли я рассчитывать на помощь Лимея? Тащить зубы, и то легче!

Я пытаюсь воздействовать на него своими бумагами, но Левкович подчинялся пятнадцатой армии… Тогда я издалека намекнул на Голливуд и на те связи, которые якобы у меня там были.

Левковича это заинтересовало. По крайней мере, он взял в руки телефонную трубку. Но, оказалось, только для того, чтобы вызвать к себе какую-то Эллен.

Вошла растрепанная Эллен. У нее был вид девки из публичного дома: полинявшие белокурые волосы, блузка с глубочайшим вырезом и узкая юбка, сшитая из армейского материала. Я был готов побиться об заклад, что, кроме этой блузки и юбки, на ней больше ничего не было. Передвигалась она, как кошка, которую только что разбудили. Эллен подала своему патрону стакан томатного сока со льдом.

Итак, теперь от них двоих зависело, удастся ли мне снять фильм о концлагерях или нет.

Левкович дал своей секретарше сложное задание — связать его с шефом.

Полковник Гайгер, очевидно, отсутствовал. Но Левкович сделал вид, будто разговаривает с ним: зачитал несколько выдержек из моих бумаг, помолчал немного, в завершение сказал: «Ага!» — и повесил трубку.

— Ничего не поделаешь. Мы не в американской зоне, а в английской… Поскольку они не хотят этого, вы спокойно можете лететь домой.

Меня вдруг бросило в холод, хотя было ужасно жарко. Мне ничего не оставалось, как откланяться. Юнис победила!

Повернувшись к двери, я увидел в зеркальной витрине отражение Эллен. Она сидела в кресле, закинув ноги на ручку, и наполняла свой бокал.

— Скажите, лейтенант, — услышал я голос капитана. — У вас в Германии, наверное, есть родственники?

— Гм. Почему?

— Я просто подумал. Все ваши живы? Вы кого-нибудь разыскиваете?