* * *

Выбравшийся из танка сержант вновь окунулся в отдающую гарью мрачную духоту сентябрьской ночи. Подсвеченную оранжево-красным. После ПНВ темень вокруг казалась особенно вызывающей. Или, скорее, обидной. "Вроде бы ничего не сделал, только вошел… тьфу ты, вышел, и на тебе. Опять ни хрена не видно". Затаившихся у края оврага красноармейцев танкист обнаружил лишь потому, что знал, где искать, да еще по чуть более гладким, массивным и менее подвижным на фоне колышущейся растительности силуэтам. Да плюс Марик, "демаскирующий" весь отряд своими кальсонами, нахально белеющими сквозь прореху в штанах. Усмехнувшись вполголоса, рекогносцировку на местности и постановку боевой задачи сержант начал как раз с вопроса невезучему бойцу:

— У тебя патронов сколько?

— Штук тридцать, товарищ сержант.

— Как кончатся, отступать задом-наперед будешь.

— Почему?

— Не почему, а есть… Отсвечиваешь сильно. Подштанниками своими. Хотя… можешь и задом к фрицам. Они за тобой, как за самым, хм, привлекательным, погонятся, тут-то мы их и перещелкаем. Из засады, — и после пары смешков лежащего рядом Синицына. — Ладно, шучу я. Дай-ка сюда винтарь свой.

Кацнельсон передал оружие командиру, и тот, нажав сенсорную клавишу на маховичке прицела, приложился к замерцавшему зеленым окуляру, внимательно пройдясь взглядом по окрестностям. "Вооруженным" взглядом. Почти как гордый представитель кошачьего племени, выискивающий добычу в африканской саванне. Правда, для лучшего обзора пришлось слегка привстать над травой. Привстать осторожно, с опаской. С опаской быть обнаруженным. Как всегда, случайно. Однако на одинокую фигурку, сливающуюся с темнотой у оврага, внимания никто не обратил. Да, собственно говоря, и не было рядом этого "никто". По крайней мере, поблизости. Основные действия происходили дальше. В семистах сорока семи метрах от места временной дислокации сводного отряда РККА — расстояние это было скрупулёзно подсчитано встроенным в прицел дальномером, который уже через секунду сообщил: семьсот сорок четыре метра до цели. До движущегося в сторону хутора танка. Советского танка. Тридцатьчетверки. Точнее, двух танков. Возможно, дальше шли еще машины, но разглядеть их сержант не сумел — мешали холмы и дающие сильную засветку вздымающиеся тут и там языки пламени. То ли ковыль горел, то ли подбитая техника. Своя ли, чужая — этого даже через прибор разобрать не удавалось.

— Наши идут. Две единицы, — пробормотал Винарский, возвращая винтовку Марику. — Тебе, кстати, как? Обойму этот агрегат вставлять не мешает?

— Нет, товарищ сержант, не мешает. Прицел вперед сдвигается, а у затвора рукоять гнутая, — пояснил боец. — Это всё Леся придумала.

— Да. Она молодец… Леся, — отозвался танкист с неожиданной тоской в голосе. — Ладно, пора бы и нам… делом заняться.

* * *

Громыхнули танковые орудия. А спустя секунду-другую темноту прорезали пулеметные трассеры, веером пройдясь по невысокой гряде, вставшей на пути наступающих тридцатьчетверок. Противник ответил чем-то легким, стрелковым и минометным. Откуда-то издали, работая по площадям, наугад.

Сержант помнил, что сразу за грядой располагалась вражеская батарея, которую он углядел еще днем, во время прорыва из хутора. Если гансы позицию не сменили, то вскоре средние танки должны были выскочить прямо под удар немецких ПАКов. Чтобы быть расстрелянными в упор, с пистолетной дистанции. "Да, ситуёвина. Надо бы подсобить ребятам. И поторопиться". Однако время в запасе еще оставалось. Тридцатьчетверки, не торопясь, двигались вдоль возвышенности, высматривая, по всей видимости, удобный распадок. Тот, кто командовал головным танком, дураком не был и на верхотуру старался не лезть, справедливо опасаясь подлянок со стороны фрицев.

— Эх, жаль, связи у нас с ними нет. И с ночным видением у них проблемы, — с досадой бросил Винарский, прикидывая, как лучше распределить силы и скрытно подойти к артиллерийской позиции немцев.

— Зато у нас есть, — откликнулся Синицын. — И связь, и зрение. Ночное.

Довольный Гриша покрутил головой с надетым на нее переносным тепловизором, еще одним подарком оставшейся в будущем Елены Клёновой. В этом устройстве боец напоминал таинственного "рыболюда", сканирующего внешний мир похожими на громадные зрачки окулярами.

— Ты прямо марсианин какой, — хохотнул Марик, глянув напарника. — Видно чего?

— Ага, — подтвердил тот. — Винтовку у тебя за плечом вижу. Рожу твою хитрую, а еще…

— Всё, хорош трепаться, — оборвал Гришу Винарский. — Короче, так, парни. Сараи справа горят, видите? Отлично. Перед ними вал, еще ближе дорога. Вот вдоль нее и пойдем. Как раз немцам во фланг выскочим. Всё поняли? Тогда по коням. Лейтенант, командуй пехотой.

Развернувшись, сержант рысцой побежал к танку. Запрыгнув на броню, он нырнул в темноту башенного проема, одновременно отдавая команду на выдвижение.

А еще через пару секунд из приоткрытого люка мехвода до бойцов донесся удрученный вздох Макарыча, видимо, вновь сетующего на судьбу, так и не подарившую ему, единственному из всех, чудесный аппарат. Волшебный аппарат, дающий способность видеть в темноте. Как кот, как сова, ну или, на худой конец, как летучая мышь. Ага, как бэтмен, абсолютно неизвестный Барабашу персонаж, часа три назад (и семьдесят три года вперед) в ироничном смысле упомянутый Ольгой Фоминой. Не к ночи будь упомянутый.

Взрыкнув моторами, "семидесятка" плавно качнулась и медленно поползла наверх, преодолевая последний, относительно твердый участок подъема, выходя на оперативный простор, на поле сражения.

* * *

— Танцуем, парни, танцуем… танцуем, — тихо бормотал Винарский, вглядываясь в огонь, гудящий справа, и мрак, сгустившийся вдоль поросшей лопухами дороги, с трудом просматриваемой даже в тепловизор. Затененной пожаром и земляной насыпью.

Увы, сержант, как и все советское командование, не знал того, что еще днем генерал-лейтенант Карл Роденбург, командир 76-й пехотной дивизии немцев, перебросил основные силы своего соединения к Бородкину и Конному. Туда, где, по его мнению, ожидался прорыв русских танков. Оставив на хуторе только одну батарею ПТО, три единицы бронетехники и два взвода прикрытия, оголив тем самым левый фланг обороны. Сил, как обычно, не хватало у обеих сторон, и чем-то всегда приходилось жертвовать, чем-то рисковать. Ослабляя "тонкую красную линию" в одном месте и усиливая в другом. Само село, трижды за день атакованное с воздуха Илами и Пешками, превратилось в руины. Горящие, безжизненные. Жаль только, что не смогли разглядеть летчики хорошо замаскированную батарею, работая, в основном, по южной и восточной окраинам. Но тем не менее…

Рота танков, один батальон советской пехоты — и всё, всё было бы решено. Лавина танков и мотострелков, прорвав оборону противника покатилась бы к Сталинграду, сметая спешно собранные с миру по нитке вражеские заслоны, выполняя поставленную Ставкой задачу. Увы, знать это было не дано. Пока не дано. И потому командир легкого танка не двинул свой отряд вглубь села, не обошел его с запада, не попытался присоединиться к тридцатьчетверкам, связаться с их экипажами, а через них и со штабом бригады. Он просто рванулся вперед, прикрываясь пламенем, опасаясь подхода от хутора свежих резервов противника. И, в принципе, он поступил правильно. Ведь это война. Его война. Его бой. Его задача. Только так, и никак иначе.