* * *

Я, наверное, не тот, кого называют «настоящим мужчиной». Не умею выдерживать характер, слишком эмоциональный и порывистый. Вот, спрашивается, какого черта я несколько дней назад набрал номер Дианы? Я же хотел сам дождаться от нее первого шага. Любого! Того же звонка. Или приезда?

Да, я наивный дурак. Диана гораздо хладнокровнее и сильнее, чем я. Она не позвонила. Теперь развод маячил передо мной весьма печальной перспективой. Два упрямца, две глупые гордости… Кто кого переиграет?

Я не заметил, как дошел до своего дома. Туда, где располагалась моя холостяцкая квартира. Невесело усмехнувшись, я вошел в подъезд, подбросив ключи в руке. Дом, милый дом, кто же мог подумать, что мы так скоро встретимся с тобой?

Ведь совсем недавно я так же, с замиранием сердца, входил в квартиру, опасаясь ловушки. И встретил тут Монику. Я тогда не думал ни о чем, только о Катрине, о том чтобы побыстрее выручить девочку и вернуть ее маме.

А сейчас… Все наоборот. Меня никто не встречает, вот только мыслей слишком много. Лишних. Ненужных. Как и воспоминаний…

— Интересно, когда доставят мои чемоданы с Корсики? — Спросил я сам себя, поворачивая ключ в замке и переступая через порог. Я вспомнил, как перед «свиданием» с Гюрзой я бросал вещи в спортивную сумку — все самое необходимое. Этот сбор занял у меня семь минут, а потом я еще пять минут передыхал, стоя у окна и бездумно глядя вдаль. Вцепившись в деревянный подоконник. Отчаянно жалея, что я не курю. Потому что мне хотелось затянуться горьким дымом и забыться.

А потом я ушел. Только сорвал на память одну розу. Ее аромат кружил мне голову, напоминая о настоящем доме, который я оставил по своей воле, весь полет до Питера. Все-таки, права была Гюрза. Я не вписываюсь в рамки окружающего мира. Я слишком остро воспринимаю жизнь. Я неприспособлен к этой реальности, в которой нет места хэппи эндам.

Я — чертов романтик. Моя больная любовь к Диане проросла в самое сердце. Впивается отравленными шипами, терзая и мучая. И ничем не заглушить эти чувства… не знаю, как я выдержу в этот раз. Остается понять, как не сойти с ума, думая о Диане? Ведь все мысли, так или иначе, вертелись вокруг нее. Она — моя одержимость…

Я вошел в коридор и небрежно швырнул сумку в угол, распугав сразу несколько пауков, свивших там уютное гнездышко. Сбросил куртку, оставшись в одной рубашке, снял промокшие кроссовки. И прошел на кухню. Повернул кран, плеснув себе в лицо холодной воды.

Залез в холодильник, с прискорбием отметив, что на полках мышь повесилась. Надо было заглянуть в супермаркет и взять себе чего-то на ужин, но мне до отвращения не хотелось видеть людей. Поэтому я махнул рукой, решив, что просто закажу доставку еды на дом. Всегда терпеть не мог готовить. Так что надо выбирать хороший ресторан и становиться постоянным клиентом.

Дел было много — разобрать вещи, поставить чайник, заказать еду, переодеться. Позвонить брату, который до сих пор переживал за меня, когда я садился в самолет. Но я не мог… не мог собраться с мыслями и начать нормально функционировать. Я чувствовал себя потерянным.

Поэтому просто бесцельно прошелся по огромной светлой кухне, жмурясь от солнечных лучей, бьющих в лицо. Но не захотел опускать жалюзи. Внутри затаилась сосущая пустота. Не пожелаешь и врагу приезжать в дом, где тебя никто не встречает. Где впереди жизнь — расписанная по дням, из года в год.

Где одиночество поджидает под каждый углом. Где в перспективе — только работа, заполняющая пустоты. Плохая замена семейной жизни, должен я сказать. Я сам ушел. Остается пожинать плоды своего волевого решения.

Может, я совершил ошибку? И надо было склонить Диану на свою сторону, манипулировать я умею идеально. Я бы мог остаться. Обмануть ее, в конце концов. Наступить на собственную гордость, и…

Но в ушах моих снова прозвучало ее отчаянное: «выбирай!» и я вспомнил ту неподдельную ненависть, сверкнувшую в ее глазах той ночью. Вспомнил ее голос по телефону: «думал, этот звонок перечеркнет все плохое?» и тишину после.

Диана так и не перезвонила. Нет, все верно. Я принял правильное решение. Никакого обмана. Никакой манипуляции. Никакого унижения. Двое людей любят друг друга — только тогда, когда принимают любимого человека такого, какой он есть. Диана знала о том, кто я. И первая швырнула мне в лицо тот ультиматум.

Значит, было бы нечестным, ради собственного счастья, возвращаться после спецоперации с Гюрзой обратно на виллу, и делать вид, будто ничего и не было. Рано или поздно, между нами снова встала бы та ночь и наши слова — острые, как бритвы.

Обходить опасные темы, замалчивать проблемы… это не выход. Лучше убийственная честность. И оборвать все разом. Я не жалел, что ушел и сдержал слово, данное Монике. Я жалел только о том, что мне пришлось выбирать…

Чайник все-таки пришлось поставить. И заказать пиццу в крохотной пиццерии за углом. Это было первое попавшееся заведение, ближайшее к моему дому, и я помнил, что они делают такую пиццу, которую и в рот не возьмешь. Но искать что-то еще у меня не было желания.

Поэтому я махнул рукой и заказал «три сыра», а еще нашел древний китайский чай, который привозил мне Стив из Пекина. Он был на редкость отвратительным на вкус и пах почему-то мышами. Но к пицце — в самый раз будет, решил я, и вскоре свисток чайника оптимистично загудел. Настроение немного улучшилось.

Я полез в глубокую тумбочку, доставать сковороду, и тут мне показалось, словно за спиной у меня кто-то стоит. Жуткое ощущение, когда ты знаешь, что в квартире совершенно точно ты — один. Но шестое чувство никто не отменял. Я резко развернулся, и понял — интуиция меня не подвела. Сковородка с грохотом выпала из моих внезапно ослабевших пальцев и со звоном покатилась по кафелю.

Сковородка с грохотом выпала из моих внезапно ослабевших пальцев и со звоном покатилась по кафелю. Передо мной стояла Диана. Смущенная, взволнованная. В том же легком воздушном платье в цветочек, в котором так любила гулять на Корсике. Босые ноги, встрепанные волосы, чуть помятая щека, будто она спала. И неловкая, извиняющаяся улыбка.

— Привет. — Как ни в чем не бывало проговорила она. — Ты собираешься готовить? — И подняла сковородку с пола. Рассеянно повертела в руках. Я, как дурак, потерявший дар речи, кивнул.