– Очень вкусно! – восклицает Жанна.

Она права. Это и правда очень вкусно. По ту сторону занавески слышится «Хмпф!».

Якоб медленно зачерпывает ложкой суп и смотрит в пространство. Наконец он говорит Мармелюку:

– Ты же не собираешься выдать нас королю, правда?

Рыцарь хмурится.

– Вы спасли жизнь моего брата. Вы трое творили чудеса, о которых я только слышал в проповедях. Я не предам вас, даже если ангел спустится с неба и велит мне сделать это.

– Ты клянешься? – говорит Якоб.

– Друг мой, я клянусь тебе.

Мы спим на сыром земляном полу, завернувшись в траченные плесенью одеяла, такие грубые, что ими можно соскребать кору с полена. Ладно, буду точным. Мы лежим на сыром земляном полу, завернувшись в траченные плесенью одеяла, такие грубые, что ими можно соскребать кору с полена. Никто из нас не спит, зная, что армия, которую ведет сам король, будет здесь к рассвету.

Несколько бессонных часов. Я слышу странный звук. Словно что-то стучит по полу. Он исходит, как мне кажется, от того места, где лежит Жанна.

– Жанна, – шепчет Вильям, приподнимаясь на локте, – Жанна, с тобой все в порядке?

Она не отвечает. Мы, приподнявшись, стараемся разглядеть ее в темноте. Стук продолжается еще какое-то время, потом стихает. Вильям укладывается.

Я лежу на спине и гадаю, что это было.

* * *

Незадолго до рассвета Гвенфорт встает и начинает выть. Тут все просыпаются и садятся на своих постелях. Мы слушаем, но я ничего не могу расслышать. Гвенфорт лает.

– Заткните эту собаку! – кричит Клото по другую сторону одеяла-перегородки.

С нашей стороны мы все молча сидим и вслушиваемся в тихие предрассветные сумерки.

– Я слышу что-то, – шепчет Вильям.

– Что?

– Шшш…

Миг спустя и я слышу. Мы все слышим. Я вижу, как преображаются лица детей. Мармелюк чуть слышно бормочет проклятия.

Стук копыт. Тяжелый, упорный. И частый. Очень частый. Точно барабаны войны. Гвенфорт опять лает.

– Гвен, чшшш, – шипит Жанна.

Но Клото явно решил, что с него хватит, потому что он отбрасывает одеяло и врывается на гостевую половину – полы его длинной домотканой коричневой рубахи вихрятся у голых колен.

– Какого черта эта собака лает?

Никто из нас не пошевельнулся. Теперь и он прислушался. И затем лицо его застывает. Он слышит это.

– Это король.

Жанна кивает.

– Вы не пройдете к монастырю в темноте, – фыркает Клото, – даже в отлив.

Мармелюк качает головой.

– Это вообще не мое дело! – орет Клото. – С чего мне помогать вам!

– Верно, – говорит Жанна, – ты и не должен.

– Надо бы отдать вас королю! Пускай забирает вас и делает с вами все, что хочет! Вас и вашу псину!

Никто из нас не шевелится.

Стук сотен копыт делается все громче. Гвенфорт начинает скулить.

У Клото такой несчастный вид.

– Вставайте, вы, лежебоки! – огрызается он наконец. – Ну же, быстрей! – И, даже не дав себе труда надеть штаны, выводит нас наружу.

Небо мягко светится, морские волны, что волнуются над дорогой к Мон-Сен-Мишель, бархатисто переливаются, точно лепестки черных и лиловых цветов. Аббатство на верхушке горы черным силуэтом едва виднеется вдалеке на фоне неба.

– Держитесь за мной, – шипит трактирщик. На востоке первые лучи солнца бьют из-за окоема. – И не считайте себя умниками, вы, молодые дурни! Шаг вправо или влево – и вы мертвецы! Вам ясно?

– Ясно, – говорит Жанна.

Нам и вправду ясно. Хотя я не знаю, почему так опасно сходить с тропы. Наверное, из-за этих «голодных песков». Но темные волны скользят туда-сюда, точно гадюки, и я достаточно испуган, чтобы в точности послушаться Клото. Якоб очень близко от меня. Я тянусь к нему и кладу руку ему на плечо. Он поднимает голову и устало улыбается.

Чем я заслужил доброту этих детей, не знаю.

Хотя то, что я буду с ними до самой смерти, чего-то да стоит.

Мы вступаем на подводную тропу. Морская пена, серая в сумерках, захлестывает нам сандалии. Гвенфорт поскуливает и жмется поближе к Жанне. Мы шлепаем во воде следом за трактирщиком, который хромает впереди, разбрызгивая воду.

– Книжки намокают в море, – сообщает Якоб Вильяму, так что Вильям поднимает сумки над головой, его могучие руки – точно колонны в церкви, поддерживающие свод.

Гвенфорт останавливается. Уши ее настораживаются, и она оглядывается назад. Мы пришли оттуда. Жанна поворачивается, чтобы поглядеть, куда смотрит Гвенфорт. Я тоже. Кажется, она глядит на тот холм, с вершины которого мы вчера любовались морем. Небо в той стороне бледно-голубое, чуть обрызганное желтым.

– Что? – говорит Жанна. – Что ты услышала, Гвенфорт?

И, словно в ответ на ее слова, на гребне холма появляется силуэт всадника.

– Глядите! – говорю я.

Якоб, Вильям и Мармелюк оборачиваются. Клото продолжает брести по воде под грузом своего невидимого мешка репы.

К силуэту всадника на холме присоединяется еще один. Затем на холм въезжает третий и становится рядом.

Три всадника глядят туда же, куда смотрели прошлым вечером и мы. Залив начинает искрить утренним светом – у черной зыби золотятся гребни, пена расцветает мерцающими хризантемами.

Один из всадников что-то кричит. Отсюда крик кажется не громче воплей чаек. Я не могу разобрать слов.

А затем трубный звук вспарывает тихий рассвет. Один, еще один и еще.

– Что это значит? – спрашивает Жанна сира Мармелюка.

Рыцарь медленно выдыхает. Его дыхание клубится в холодном воздухе.

– Это значит – атака, – отвечает он.

– Что? – говорю я. – Только эти трое?

– Нет, – говорит Якоб, – не только эти трое.

Рыцари, чьи шлемы отражают восходящее на востоке солнце, строем накатывают на холм, точно лязгающая серебряная волна.

– Боже правый, – бормочет Вильям.

Они замирают на верхушке холма, точно примерзшая к краю земли молния. А затем разражается гром. Рыцари несутся с холма, копыта лошадей гулко стучат. За этой волной следует вторая. Потом третья. И четвертая.