Малыш слушал вполуха. Идти было тяжело. Неровная земля то и дело куда-то проваливалась. Валежник, прячась в траве, подло бил по ногам. Комары с лету вонзались в кожу.

А увлеченный воспоминаниями Буйвол, казалось, не ощущал никаких неудобств.

– Про ведьму я слышал с самого детства. – рассказывал мечник. – У нас ею всегда ребятишек пугали. Говорили – не будешь слушаться, придет старая страшная ведьма, сунет в мешок и утащит с собой в лес. А потом я услышал настоящие рассказы про нее. Мне было лет двенадцать, наверное. Помню – лето было дождливое. Небо тяжелое, низкое, сумрачное. Ночами по всем лесу шорох. А ночи беззвездные, темные. В шалашах холодно… Помню – сидим у костра, уже поели, кругом ночь, а спать идти не хочется. И кто-то рассказывает о ведьме, что живет где-то в этих лесах. Чужие люди найти ее не могут, а вот своим она всегда помогает. И будто бы она всё наперед знает, что случится. Но ничего не говорит, если ее не спрашивают. А если кто спросит – она все расскажет: что было и что будет. Молится она всем богам, всех их знает по именам… Да… Много чего рассказывали… Много… – Буйвол словно бы выдохся, выговорился. Он еще пробормотал что-то, потом досадливо потер переносицу, тряхнул головой.

– Помнишь я рассказывал тебе про своего деда? – сказал Малыш. – Он ведь тоже ходил к ведьме. И что?..

Буйвол какое-то время шагал, не говоря не слова. Казалось, он полностью поглощен своими мыслями и не слышит напарника. Потом он пожал плечами:

– Конечно помню… Но твой дед не знал, что именно надо спрашивать. А я знаю.

– Да?

– Да.

– И о чем же ты ее спросишь?

– О судьбе.

– Ты узнаешь, что ты должен сделать, а потом поступишь наоборот… – в голосе Малыша не было вопросительной интонации.

– Да.

– А ты не думал, что твой вопрос и ее ответ – также часть судьбы?

– Думал… – Буйвол остановился, глаза его потемнели, губы сжались. – Думал! Думаю! Я постоянно об этом думаю! И что бы я не делал, я не могу отделаться от мысли, что это не я принимаю решения. Куда бы я не шел, я вижу, что меня ведут, словно овцу на веревке! И я ничего не могу поделать! Да, я способен сейчас развернуться и направиться в другую сторону! Я могу плюнуть на все и уйти из леса! Но если я это сделаю, я опять буду думать, что я должен был так поступить! А я не хочу поступать так, как должен! Я хочу поступать так, как я сам хочу!..

– А что, если это одно и то же, – сказал Малыш.

Осекшийся Буйвол долго разглядывал необычайно серьезное лицо товарища. Наконец сказал хмуро и жестко:

– Я не хочу быть овцой.

Он постоял еще немного, а потом вытащил меч из ножен и врубился в плотные заросли искореженного замшелого ивняка.

Речка была маленькая – местами ее можно было, разбежавшись, перепрыгнуть. К воде кренились старые березы, смыкались кронами, словно поддерживали друг друга, не давая упасть. Но со временем они все равно падали, выворачивая на корнях пласты торфяного берега.

Буйвол помнил эту реку. Когда-то они с отцом бреднем ловили здесь рыбу. Неровное дно было устлано корягами, и сеть, цепляясь за них, постоянно рвалась.

– Мы ловились здесь рыбу, – сказал Буйвол.

– А она здесь есть?

– Конечно… Вон смотри, – Буйвол вытянул руку, показывая на воду. – Возле того берега. Щука.

– Где? – Малыш вытянул шею.

Река играла бликами. Плыли по течению сухие листья, кружились в маленьких водоворотах. Стелились по дну нити водорослей.

– Рядом с выступающими корнями. Темная спина. Щука. Замерла. Поджидает.

– Вижу. Вижу! – Малыш потянулся к луку.

– Не надо, все равно не попадешь.

– Почему это?

– В воде всё выглядит не так…

Но Малыш уже достал стрелу, наложил ее на тетиву, прицелился.

– Неважно, как что выглядит. Сегодня мы будем есть свежую рыбу.

– Мы будем есть сыр и сухари, – сказал Буйвол. – Как обычно.

Сорвавшаяся стрела ударила в воду. Невредимая щука, извернувшись по-змеиному, сверкнув зеленоватым боком, ушла на глубину. Брызнула на поверхности вспугнутая рыбья мелочь.

– Не попал, – удивленно сказал Малыш.

– Я говорил…

Берег был неровный. То и дело приходилось перебираться через канавы, заросшие высокой лесной крапивой. Попадались заболоченные участки, сплошь в кочках, идти по ним было мучительно неудобно – нога срывалась, подворачивалась; хлюпала ржавая вода.

Речка сильно петляла. И менялась. Порой она широко разливалась и успокаивалась, а потом вдруг превращалась в стремительный вспененный ручей. Тихие неглубокие плесы сменялись черными бездонными омутами. А иногда речка и вовсе терялась в разросшейся осоке. И тогда Малышу становилось неуютно. Он озирался по сторонам, видел кругом глухой лес, и ему начинало казаться, что теперь они остались в этой мрачной чащобе совсем одни, без верного проводника, и никогда им отсюда не выбраться.

Но вскоре река появлялась снова, Буйвол уверенно вышагивал впереди, и Малыш, воспрянув духом, забывал о своих тревогах…

– Все, – сказал Буйвол, внезапно остановившись.

Малыш огляделся:

– О чем ты?

– Знакомые места кончились. Дальше я никогда не ходил. Что там, знаю лишь по рассказам.

– По рассказам, слышанным в детстве?

– Да.

– Я, например, ничего не помню, что мне в детстве рассказывали.

– Я тоже, – серьезно сказал Буйвол. Но Малышу очень хотелось верить, что друг просто пошутил.

Когда стало темнеть, они вышли к небольшому скособоченному домику. Сруб его почернел от старости, бревна растрескались. Крытая дёрном крыша поросла травой, возле закопченной трубы тянулась к небу чахлая березка. В узких окнах загустел мрак.

– Это и есть ведьмино жилище? – спросил Малыш. – Выглядит запущено.

– Нет, конечно. До ведьмы еще идти и идти.

– Ты меня успокоил.

– Переночуем здесь, а завтра двинемся дальше.

Малышу это место казалось слишком жутким для ночлега, и он, помедлив, сказал:

– Странное место.

Буйвол пожал плечами:

– Обычный охотничий домик.

Внутри было темно. Серый свет, вливаясь в окна и открытую дверь, ложился полосами на пол и стены. Малыш быстро развел огонь в железной печке, обложенной камнями, благо, что дрова уже были кем-то приготовлены.

– Хозяева на нас не обидятся? – спросил он.

Буйвол ходил по комнатке, шарил во всех углах, что-то отыскивая.

– Сейчас мы здесь хозяева, – отозвался он, заглядывая под лежак, сбитый из неструганных досок.