Сердце екнуло лишь в тот миг, когда со стороны болот вдруг показался медленно двигающийся поисковый автомат, на верхних захватах которого был укреплен медицинский консервационный модуль.

Сердце Шейлы вдруг оборвалось недобрым предчувствием, как только она увидела этот медленно движущийся комплекс.

Сокура привстал, Шейла непроизвольно вскочила, побелевшими пальцами впившись в плечо Николая.

Внутри, несмотря на протест, на дикое нежелание подобных предчувствий, вдруг острой болью полыхнула уверенность — в модуле ОН.

Отпустив плечо Николая, Шейла медленно, спотыкаясь, словно вдруг обессилев, пошла навстречу ползущему от болот поисковому автомату.

В нежно-зеленом сиянии консервирующего суспензорного поля внутри капсулы лежал Илья… Вернее, та его часть, которая все еще была жива.

Автомат остановился — дорогу ему перегораживал человек, который, по представлениям машины, вел себя слишком странно и непредсказуемо, — Шейла не заплакала — она взвыла, как смертельно раненный зверь.

Тело Ильи раздавило смявшимися в момент удара конструкциями рубки. Нижняя его часть представляла собой сплошную массу изувеченной плоти, и лишь голова и грудь остались нетронутыми. Он лежал внутри капсулы, а аура суспензорного поля обнимала его голову, как нимб…

Сзади молча подошел Николай, из заглубленного в скалы КП выскочил Лерватов, за ним Шерман…

Со всех сторон к капсуле подходили оставшиеся в живых пилоты, раненые и невредимые, и все молча останавливались, образуя круг, а Шейла, ничего не видя и не воспринимая, тихо, бессильно опустилась на колени перед консервационным гробом, слишком остро ощущая в этот миг, что автомат консервации сделал черное дело.

Голова и грудь, страшный, изувеченный обрубок, — вот все, что осталось от Ильи и продолжало сейчас бессознательно жить в объятиях консервирующей ауры, — но даже, если все остальное в будущем удастся заменить протезами, разве это сможет называться жизнью?!

Молчаливо столпившиеся вокруг пилоты понимали это не менее остро, чем Шейла.

Для них Горкалов погиб, а вместе с ним умерло что-то неизмеримо важное. Только сейчас стало абсолютно ясно — он являлся стержнем, основой основ, направляющей силой, именно он полностью владел ситуацией в целом, он и только он знал, что именно и как нужно делать…

Эта потеря оглушила всех в равной степени, вне зависимости от прошлых чувств и привязанностей. Победа вдруг обернулась жутким поражением, ликование — горем, надежды — тщетой.

Словно в критический момент боя знамя выпало из мертвых рук и некому было подхватить холодеющее древко.

Сфера Дайсона. Вечер того же дня…

Стылое утро сменилось теплым днем, за которым неизбежно настали новые багряные сумерки…

Шла смена постов. Пять пострадавших в той или иной степени шагающих машин застыли подле КП батальона.

Людей было мало. По развороченному склону двигались в основном андроиды, из боевого резерва двух стоявших поодаль «Нибелунгов».

Глядя на человекоподобные машины, Лерватов подумал: «Вот они сменились с постов, спешат к устройствам подзарядки, потом уйдут в боксы на плановое техобслуживание и через двенадцать часов снова заступят на боевое дежурство, восполняя критический некомплект личного состава. Значит ли это, что у машин своя жизнь, изобретенная нами, и рано или поздно они останутся, а мы исчезнем? Или я все усложняю?»

— О чем задумался? — прервал его размышления хриплый голос Шермана.

— О жизни… — ответил Лерватов, возвращаясь в сумрак КП.

— А… А я вот — о смерти. — Майор заглянул в пустой бокал. — Как подумаю про Ивана, Илью — душу выворачивает. Скажи, разве есть на свете справедливость? Ведь такие мужики были…

— Погоди хоронить, — резко оборвал его Лерватов, который хотел бы да не мог взять и просто надраться, как сделал это майор Шерман. — Что-то от Фроста ни слуху ни духу… — произнес он, глядя на ровно сияющие мониторы. — Ведь больше суток прошло, а как в воду канул…

Шерман пожал плечами.

Вечер стыл над позициями батальона, очередная орбитальная плита подбиралась к красному пятнышку горячечного солнца, чтобы отгрызть его кусок, нудно повизгивал привод «Фалангера», над починкой которого только что закончил трудиться ремонтный механизм, и теперь, включившись в тестовую цепь управления, проверял функциональность исправленного ступохода.

Казалось, что жизнь продолжается, но Лерватов, застыв в дверном проеме КП, остро чувствовал, что это не так, не совсем так.

Жизнь продолжалась лишь по инерции. Потеряв командира, они вместе с ним потеряли цель, и Дмитрию всерьез казалось — ничто и никто не в состоянии восполнить этой утраты. Лерватов не мог лгать себе и мысленно уже ответил на данный вопрос: «Нет, не сумею».

Дело было не в каких-то личных качествах, не в степени профессионализма, — просто Горкалов знал, что, как и зачем нужно делать. Лерватов мог хорошо командовать батальоном, координировать бой, но он не был введен в курс далеко идущих замыслов Ильи Андреевича и оттого испытывал сейчас болезненную раздвоенность, граничащую с моральным бессилием…

На месте командира образовался вакуум. Горкалова с его ясным трезвым умом, сдержанностью эмоций, предвидением ситуации не хватало всем, кто остался в живых… Они страдали от этой потери все более и более, словно горечь утраты, вопреки расхожему утверждению, со временем не ослабевала, а становилась все острей…

* * *

Тело Ильи, по-прежнему законсервированное в суспензорном поле автономного модуля, перенесли на «Нибелунг». Пока работала консервационная защита, никто не мог с точностью утверждать, насколько близок он был к физическому понятию «смерть» в тот момент, когда на его изувеченное тело наткнулся эвакуационный автомат. Выяснить это можно было лишь опытным путем, но никто не решался сейчас на подобный шаг — тут требовались специалисты-медики высочайшего класса, которых среди личного состава истрепанного ночным боем, поредевшего батальона попросту не было…

…Шейла сидела в тесном медицинском отсеке «Нибелунга».

Ее глаза были сухими, разве что покраснели от бессонной ночи, усталости и боли.

Она не заметила, как что-то круто изменилось в ней за прошедшие часы.

Выплакав слезы, она вдруг умолкла, задавила в себе останки чувств, но осталась сидеть в тесном медицинском отсеке, не в силах уйти отсюда, но и не в состоянии смотреть на восковое лицо Горкалова, окруженное зеленоватым мерцанием суспензорной защиты.

Она словно выгорела изнутри, и сейчас лишь пепел прошлых эмоций стучал в гулкие стенки ее опустевшего рассудка, порождая мысли, которые не далее как вчера казались ей логичными и уместными только в устах одного человека — Ильи…

За ее спиной раздались шаги.

Шейла подняла опущенную голову, оглянулась.