– Подъехать к мосту на последней площадке поезда и сбросить взрывчатку на мост. У исполнителя мало шансов уцелеть. Как только немцы увидят, что на рельсы что-то сбросили, платформу изрешетят. Да и сам поезд далеко уйти не успеет, площадку осколками тоже посечет. Практически исполнитель – смертник.

Партизаны разочарованно вздохнули.

– Ну а второй вариант?

– Подъехать к мосту на дрезине, остановить ее посередине и взорвать.

– Ты же сам говорил, что немцы стрелять начнут еще на подходе…

– Говорил, не отказываюсь. Надо в немецкую форму одеться, чтобы часовых с толку сбить. Перегоны же дрезины патрулируют, в этом нет ничего необычного. Немцы увидят на платформе своих и стрелять не будут. А когда дрезина вплотную подойдет, надо будет их отвлечь – начать стрельбу, имитировать атаку. Пулеметчики сразу займутся отражением атаки – им не до дрезины будет. К тому же с дрезины можно пулеметное гнездо гранатами забросать – все помощь.

Партизаны молчали, переваривая услышанное – уж слишком дерзок был план.

– Подожди, а куда же исполнители денутся? Оба полягут еще до взрыва?

– Надо привести в действие гранату – а у немецкой запал горит четыре – четыре с половиной секунды – и прыгать с моста в воду. Шансы остаться в живых есть – немного, но есть.

На этот раз молчание длилось минут пять.

– То, что ты рисковый парень, я уже понял, – заговорил Корж. – Но дело, похоже, может выгореть. А где дрезину возьмем и почему исполнителей должно быть двое?

– У ручной дрезины рычаг хода на двоих рассчитан, каждый тянет на себя – ну как двуручная пила. Одному тяжело. К тому же, если одного убьют, второй успеет взрыватель в действие привести.

– Разумно. И первым, как я понимаю, будешь ты?

– Именно.

– А вторым?

– Вы людей своих лучше меня знаете, подберете добровольца.

– Значит, нужна немецкая форма на одного, гранаты и дрезина?

– Правильно.

– Озадачил ты меня, парень. Ну, гранаты мы найдем – несколько штук в отряде есть. Насчет дрезины надо у Михася узнать – должен подсказать. А вот форма? Если только выкрасть после стирки, когда сушить будут?

– Я сказал свое мнение, а дальше решать вам.

Пока возвращались в отряд, все молчали – слишком серьезное дело предстояло совершить. Надо было задействовать весь отряд при том, что шансы взорвать мост были призрачными.

Корж только сказал Саше:

– Может, взорвать мост через Ясельду? Это в пятнадцати километрах от Пинска. Ветка-то та же, все равно дорога остановится.

– Думаете, это будет легче? Пинск совсем рядом, и с помощью немцам поторопятся. И насколько я помню, на карте в этом районе болот нет, стало быть – мост восстановят быстрее.

– Верно мыслишь. К тому же мост там однопролетный.

Теперь уже Корж молчал до самого отряда, но видно было – он погружен в мысли.

На базу отряда пришли уже вечером, перекусили и легли отдыхать.

А с утра Корж сказал Саше:

– Вот что, парень. Мы пока будем все готовить. Ты сейчас здесь не нужен, иди к себе. Но через неделю жду.

– Успеете?

– Должны. Приказ выполнять надо, оправдать доверие партии.

Саша едва не хмыкнул. Хорошо отдавать приказ, сидя в Москве. Для такой серьезной диверсии нужен подготовленный отряд диверсантов, а не сельские парни, большая часть которых до войны и винтовки-то в руках не держали, а гранату увидели уже после начала войны. Здесь нужны выучка, тренировка, отличное владение оружием, взаимопонимание и точность во всем. Бойцы в диверсионной группе проходили совместные тренировки, чтобы понимать друг друга с полуслова, с жеста, с взгляда. И синхронность действий важна – иногда до секунд. Для деревенских же плюс-минус полчаса – уже точно, и в принципе их винить нельзя. Не то что у селян – у городских жителей наручные часы редкостью были. Но в городе, в присутственных местах – на вокзалах, площадях, во многих учреждениях – висели большие часы, и зачастую рядом – громкоговорители.

Олеся встретила его радостно, как будто он отсутствовал долго, а не два дня.

Всю неделю Саша занимался хозяйством и ни на какие акции не ходил, понимая, что любая случайность может сорвать план диверсии всего отряда. Да и уйти ему предстояло на несколько дней, поэтому дров нарубить надо. Хоть и лето на носу, тепло, а печь топить по-любому надо – хотя бы еду приготовить. Это не город с газовыми печами, где чиркнул спичкой – и через пять минут чайник закипел. Печь сначала лучиной или бумагой разжечь надо, потом щепочек подложить, затем – сухих поленьев. И только когда печь прогреется, можно что-то готовить. Словом, времени и усилий уйдет много.

– Что-то ты бурную деятельность развил, – пошутила Олеся.

– Руки по домашней работе соскучились, – отшутился Саша. Не мог же он огорчить девушку, что с диверсионного акта не все живыми возвращаются. Он идет забрать чью-то жизнь – пусть и врага, захватчика, и должен быть морально готов к тому, что враг может забрать его жизнь. Таковы законы войны. Легких и бескровных побед в ней не бывает. Так пусть Олеся, если такое случится, не поминает его плохим словом. В принципе, жили они в полном согласии, не ссорились. Саша делал все, что должен был делать в доме мужчина. Война проклятая жить мешала. Разве это нормальная жизнь, когда почти каждый день мужчина уходит из дома воевать, убивать? Мужчина работать должен, созидать. Не зря иногда Саше снились сны, в которых он видел себя в кабине метропоезда, за контроллером, и рельсы навстречу летят. А вот про войну, грязь, кровь, стрельбу снов не было никогда.

К исходу недели он стал собираться. Сложил в «сидор» все патроны, переоделся в немецкую форму, достал из тайника пулемет. Вроде бы ничего компрометирующего в избе и дворовых постройках нет.

– Олеся, я на несколько дней ухожу, может – на неделю. Ты проверь избу и сараи – ничего из военной амуниции быть не должно. Я смотрел, но ты свежим взглядом сама проверь. Вдруг полицаи нагрянут – чтобы даже тень подозрения на тебя не упала.

Олеся вдруг заплакала.

– Ты чего?

– Ты так говоришь, как будто прощаешься, как будто мы не увидимся.

– Глупышка! Я не чай пить к соседям иду или в карты играть. Немец – враг серьезный, всяко может случиться.

– Да я знаю, просто сердце как-то ноет, нехорошо мне. Раньше уходил – так ничего.

– Сказала тоже – раньше! По-моему, ты одно время меня презирала, а может – и ненавидела. Молодой здоровый парень – и не на войне. Наверное, дезертир.

– Дура была слепая! – всхлипывала Олеся.

– Зато сейчас поумнела и, я думаю, – привыкла.

– Тогда возвращайся! – Олеся крепко обняла и поцеловала Сашу.