Я рассказывал об их луговых образах – симбиозе в процессе становления. Попытка повторить то же самое в нашем мире, имея нашу плотную кожу, нашу крепкую плоть и кровоточащие вены, – это другое дело, и боль, должно быть, полностью заглушила здравый смысл.

Повсюду была кровь. Старая засохшая кровь забрызгала тканевые обои, кровь собралась на плинтусах и в углах, капли крови брызнули и попали на потолок. Пол, где мы стояли, был пропитан свежей кровью, а в квартире стоял запах мясного прилавка после отключения электричества.

Мы осторожно прошли через прихожую, избегая ступать на самые свежие пятна, и вошли в гостиную, где наши соседи сидели на белом ковре, который больше не был белым.

И у меня, и у Оке, и у Эльсы руки и ноги были покрыты более или менее зажившими ранами. Но то, что покрывало обнаженные тела соседей, нельзя даже назвать ранами. Это были порезы, как от удара топором, глубокие ранения, зияющие раны; а кожа вокруг свисала лохмотьями. По спине женщины бежал продолговатый разрез длиной в несколько десятков сантиметров, который наверняка и вызвал у нее то кровотечение на лестничной площадке. В этот разрез мужчина запустил руку так далеко, что костяшки его пальцев были видны под кожей у нее на лопатках. У него самого был огромный разрез на внутренней стороне бедра, и туда женщина засунула свою ногу. Куски мяса, которые были срезаны, чтобы освободить это пространство, свисали до колен, а его собственная нога была втиснута в отверстие на ее бедре.

Это дополнялось тем, что в узких кругах может считаться нормальным. Ее правая рука погрузилась в его анус до локтя, а его собственная почти так же далеко была засунута ей в вагину. Чтобы справиться с этими объятиями, они также сломали себе несколько костей. Одна рука женщины неестественно вывернулась, а колено мужчины согнулось в неправильном направлении. Они были залиты кровью, и картина на насквозь промокшем ковре представляла собой будто бы огромную свалку отходов человеческих тел, беспорядочно наваленных конечностей и кусков мяса.

Мы довольно долго молчали, наблюдая за слившимся воедино существом на полу. Я не упомянул о том, что оно было мертво. Пара мертвецов была мертва. То, что им удалось сделать, вряд ли было возможно без шприцев и маленьких бутылочек, разбросанных по полу. Морфин и фентанил. Они подавили физические ощущения, чтобы спокойно выполнить задуманное, и, возможно, это способствовало их смерти.

Я поднял глаза от человеческих останков и посмотрел на большой телевизор, который как-то раз помог им нести. Выключенный экран был залит кровью, а сзади тянулся шнур, который вел к видеокамере на штативе. Красная лампочка указывала, что идет запись. На стойке для телевизора находилось несколько кассет с этикетками, на которых от руки были подписаны даты.

* * *

Я поберегу нервы читателя и не стану подробно описывать содержимое кассет, но кое-что все же нужно рассказать, чтобы объяснить, что двигало Парой мертвецов.

Мы взяли с собой камеру и кассеты, потому что они могли содержать сведения, раскрывающие нашу тайну. Никто не видел, как мы вошли в квартиру, и мы решили не вызывать полицию. Надеялись, что пройдет несколько дней, прежде чем на лестничной клетке начнет пахнуть, и тогда наши следы уже могут быть уничтожены микроорганизмами. Мы надеялись на это.

Эльса не хотела видеть, что записано на кассетах, и удовлетворилась нашим с Оке пересказом. Мы пошли ко мне домой и подключили видеокамеру к телевизору, который я купил у тех, чьи записи мы сейчас собирались смотреть. Нам обоим было довольно невесело. Оке вертелся в кресле, а мои пальцы вспотели, когда я перебирал корешки кассет.

– Как поступим? – спросил я. – Начнем с самого начала, да?

– М-м-м, – сказал Оке. – Всегда ведь можно перемотать. Если что.

Независимо от того, насколько нас закалили сцены, разыгрываемые на наших глазах на лугу, это было не то же самое, что смотреть, как в нашем мире разрушаются тела. Я поставил кассету с маркировкой «28/9 – 18/10 1985».

Всегда ведь можно перемотать. Если что.

Первый эпизод был снят в душевой, может быть, в тот самый вечер, когда я пришел домой из «Моны Лизы» и услышал звуки жесткого секса. Лучшего описания и не требуется. Жесткий секс – женщина склонялась над ванной, а мужчина лихорадочно входил в нее сзади. Я почувствовал, что немного напрягся, и избегал смотреть на Оке. У женщины кровоточили кончики пальцев, иногда она опускала их в ванну, и ее тело безжизненно повисало в руках мужчины.

Точно так же продолжалось много дней и только в исключительных случаях – в прачечной. Он также начал практиковать с ней анальный секс, а она засовывала пальцы ему в анус и в рот. Это было так однообразно, что я быстро промотал пленку, не вызвав возражений у Оке. Сменил кассету, и только на следующей, снятой в середине декабря, все начало серьезно ухудшаться.

К тому времени их секс стал каким-то отчаянным и вызывал больше разочарования, чем удовольствия. Затем они начали резать себя. Сначала наносили только незначительные раны, которые можно было очистить и оставить открытыми. Лица искажены, кровь течет по конечностям. Затем – большие раны, куда можно было засунуть пальцы. Даже когда они задыхались от боли, их лица были озарены светом умиротворения.

Возможно, именно тогда они поняли, что на самом деле делают, какова цель их начинания. До этого они руководствовались тем же неосознанным чувством, которое подмывало меня, например, столкнуть людей на рельсы. Теперь они знали, для чего это все.

Особенно тяжело стало на все это смотреть, когда они начали использовать болеутоляющие, что позволило зайти намного дальше. Уже когда мы смотрели кассету с маркировкой «18/12-85 – 10/1-86», я взглянул на Оке, который съежился в кресле, и быстро промотал определенные фрагменты. В разрезах шириной в несколько сантиметров начала появляться плоть, кожа отслаивалась, оголяя нервы.

Оке тихо попросил:

– Может быть, достаточно, а?

Я выключил видеокамеру, и мы долго сидели, глядя в черный телевизионный экран, пока я не сказал единственное, что смог придумать:

– Вот и такое бывает.

– Да уж, черт возьми, – вздохнул Оке. – А потом они сидели и смотрели все это.

– Да, по своему большому телевизору.

Мы снова замолчали. Я провел пальцами по кассетам, которые должны были исчезнуть. Это свидетельство их подлинных желаний и тоски, скрытых под маской бесстрастного поведения. За пределами луга людям очень трудно понять себя.

Вечером я посмотрел последнюю запись, которая оканчивалась часом тишины, а потом в кадре появились я, Оке и Эльса, и камера постепенно выключилась.

Будет ли понятно, если я скажу, что безупречно слившееся существо на полу в своем мертвом покое было по-своему красиво? Однако процесс, ведущий к этому, никакой красотой не обладал, и пришлось выйти в туалет, где меня вырвало, прежде чем я смог досмотреть. Как ни парадоксально, все это стало более реальным, когда было снято на равнодушную неподвижную камеру, чем когда я был в комнате. Приходилось пару раз закрывать глаза, когда они изо всех сил пытались создать то, что человек создать не может.