— Он не готов, но не видит другого способа продолжить свой путь. И он не отказался от наставлений Дассина, но подчинился им, несмотря на свои глубочайшие опасения. Он идет к Наставникам.

— К Наставникам… Он собирается убить Экзегета? Это ему приказал сделать старый дьявол?

— О нет, сударыня! У него нет такого намерения. Дульсе скосил глаза на сверток кожи и стали, который держал в руках, — оружейную перевязь Д'Нателя с мечом и кинжалом Д'Арната. Затем снова поднял преисполненные печали глаза.

— Мастер Дассин велел моему государю предать себя в руки Наставников для испытания, если мальчик попадет и идти туда беззащитным. Когда они будут испытывать его, они проверят и его разум — и допросят без снисхождения. И я не знаю, сможет ли он пережить это. К тому времени Кейрон достиг широких ступеней перед дворцовыми воротами, где ждали его шесть фигур, закутанных в плащи. Даже на таком расстоянии я могла узнать гиганта Гар'Дену, встрепанного Й'Дана, Устеля и Се'Арет — все как описывал Барейль. Две оставшиеся фигуры, менее различимые, были, видимо, «Матушкой» Мадьялар и Экзегетом, изменником, убийцей и похитителем детей. Шестеро поклонились принцу.

— Что он делает?

Кейрон снял плащ, куртку и рубаху. Он сел на ступени перед шестью чародеями и жестом подозвал одного из зевак, чтобы тот помог ему снять сапоги. Затем он снова поднялся, облаченный только в штаны и чулки, и принялся что-то делать со своими руками. Толпа затаила дыхание.

— Он предает себя в их руки, — сказал Барейль, откладывая в сторону оружие принца. — То, что он делает, говорит народу, что он их слуга и будет покорно ждать результатов испытания, проведенного Наставниками. В сущности, он заявляет о желании рискнуть всем — свободой и правом наследования, — чтобы исключить все сомнения в своем происхождении и способностях. Серебряная лента, которой Мадьялар связывает его запястья, символизирует подчинение их власти. — Он слегка поднял подбородок и указал в окно. — Заметьте, он подчиняется Мадьялар, а не главе совета — Экзегету, как можно было ожидать. Умный ход, но невероятное оскорбление для Экзегета. Все это, конечно же, понимают. Весь город знает о горечи в их отношениях.

Шестеро повернулись и медленно направились вверх по ступеням к дворцовым воротам, широко распахнувшимся перед ними. Кейрон шел следом, без обуви, обнаженный по пояс в это яркое холодное утро, и строй дворцовых стражников низко склонился перед ним.

— Почему? — воскликнула я. — Зачем Дассин велел ему сделать это? Это же бессмысленно!

— Хотел бы я вам ответить, сударыня. Мой прошлый хозяин был мудрым и предусмотрительным человеком, и я знал его лучше, чем кто-либо из живущих, кроме разве что принца, но Д'Натель еще не помнит, как они существовали единым разумом те годы, что он провел без тела. В своей жизни мастер Дассин совершил много такого, что кажется запутанным и неясным, но — пожалуйста, не подумайте, что я хвастаюсь, — мне всегда удавалось разобраться в его замыслах. В этом случае, впрочем, — он плотно сцепил руки за спиной, — я не могу предположить, почему так необходимо было, чтобы принц предстал беззащитным перед теми, кто желал его смерти на Мосту лишь несколько месяцев назад.

Толпа быстро рассеялась, оставив площадь почти пустынной. Проснувшиеся Келли и Паоло присоединились к нам у окна, и мы рассказали им о виденном нами и об опасениях Барейля.

— И какие могут быть последствия этого испытания? — спросила Келли.

— Если его признают истинным Наследником, находящимся в здравом уме, он сможет получить трон и делать что пожелает. Если его сочтут самозванцем, он будет тотчас же казнен. Если его признают законным Наследником, но с поврежденным рассудком — именно то, чего я опасаюсь, — то не знаю. За тысячу лет такого не случалось ни разу.

— Мы должны двигаться дальше, — сказала Келли, отворачиваясь от окна. — Похоже на то, что мы больше не можем рассчитывать на принца. Получится у него — все к лучшему, но у нас нет времени ждать его. Мы должны отправляться за мальчиком прямо сейчас — сами по себе, если нет другого выхода.

Келли была права. Принц — Кейрон — был сам по себе. Мне следовало отбросить страх и злость и смирить чувства, которые побуждали меня впустую тратить время. Нашими противниками были чародеи, чьи силы я не могла даже представить. Я должна была бороться за своего сына, но сомневалась, что эту битву можно выиграть мечами или войсками.

— Когда станут известны результаты испытания? Барейль сел у огня.

— Через несколько дней, не раньше. А скорее, через несколько недель. В том состоянии, в каком он находится сейчас…

— Тогда, как сказала Келли, нам следует быть готовыми к тому, что придется справляться без него, — подтвердила я. — Но я не стану рисковать жизнью Герика, действуя необдуманно. Вы сказали, они захотят выучить его… натренировать… воспитать его по-своему… это так?

— Это единственное, что кажется разумным, хотя, конечно, я не могу утверждать…

— Это потребует времени. Значит, нам надо воспользоваться этим преимуществом. Нужно найти помощников, которым мы сможем доверять, и продумать работающий план. Мы должны научиться жить в этом мире: обычаи, язык, география, все, что Барейль сможет еще рассказать нам про лордов, зидов и Зев'На. Нам понадобится одежда, не привлекающая внимания. И если для того, чтобы подготовиться, нам потребуется шесть недель, а не шесть дней, значит, так тому и быть. Если же мы бросимся сломя голову, это может слишком дорого нам обойтись. Ты поможешь нам, Барейль?

Дульсе поклонился мне.

— Я с удовольствием поделюсь с вами всем, чем смогу. Принц велел мне служить вам, пока он отсутствует.

Мой гнев грозил снова прорваться наружу.

— Ты хочешь сказать, ты знал о том, через что он собирается пройти? Зная, какой это риск, ты отпустил его, не разбудив меня?

— Он не видел другого выхода и пользы от дальнейших споров. Хоть он и не понимал замысла мастера Дассина, он искренне надеялся, что тот не включает Наставников, вонзающих в него нож и обменивающих его тело на мальчика, — поскольку до сих пор это было единственным разумным планом, который он услышал.

Дульсе спрятал печаль за мягкой улыбкой.

— Это всего лишь шутка, сударыня, и он не запретил мне пересказывать ее вам.

Яркое солнце грело мое лицо. Я отбросил одеяло, но тут же натянул его обратно, поняв, что лежу под ним голый. Поэтому сначала я сел. Кровать была огромной и высокой, но притом очень жесткой, напоминая скорее стол, чем мамину постель с горами подушек. Спальня была такой же большой, как папин кабинет в Комигоре, но выглядела еще больше из-за того, что в ней было не так много мебели: несколько столов, гигантский камин, несколько стульев из светлого дерева с прямыми спинками и пара подставок для масляных светильников. В одной из стен комнаты были прорезаны высокие окна, в которые било безжалостное солнце.