Пьянствовать, писать и издавать книги — вот, кажется, и все, чем занимались русские эмигранты в Берлине времен Веймарской республики.

До 1924 года этот город был столицей эмигрантских издательств, поскольку бумага, типографская краска и водка были дешевы и имелось большое количество типографских кириллических шрифтов: они остались от типографий, существовавших здесь до революции, когда изгнанниками были те, кто теперь пришел к власти в России. Позднее инфляция вынудила значительную часть эмигрантов уехать в Париж или Прагу, а оставшиеся в Берлине составили более тесный круг — как правило, это были люди либеральных взглядов, в основном евреи, все те, кто желал обрести собственный голос уже на немецком языке. Лев стал, пожалуй, наиболее успешным представителем этой группы.

Однако, прежде чем он смог обрести собственный голос на немецком, Лев отшлифовывал стиль по-русски — свои тексты он зачитывал сначала одноклассникам, а впоследствии и тем русским, с которыми познакомился в университете. На литературных вечерах у Вороновых или у Пастернаков Лев представлял на суд слушателей свои стихотворения и «восточные сказки» — остроумно задуманные и написанные рассказы, что раздвигали границы жанра народных сказок.

Довольно скоро он стал появляться и в излюбленных эмигрантами кофейнях. Читал свои вещи в том же эмигрантском литературном клубе «На чердаке», что и молодой Владимир Набоков[107]. Пресса того периода времени свидетельствовала, что во время выступлений Льва слушатели бурно аплодировали. На следующий год он вступил в Клуб поэтов и писателей, членом которого стал и Набоков.

Однако Льва интересовала более широкая аудитория, и оттого эти чтения в кофейнях и «На чердаке» были последними в его жизни выступлениями на русском языке. Ведь он желал стать немецким писателем. В декабре 1931 года Клуб поэтов и писателей устроил свой второй крупный литературный вечер, и Эсад-бей был одним из тех, чье имя поместили на афише, чтобы привлечь публику, однако Лев на это выступление не явился. К этому моменту поэзия и художественная проза уже стали для него менее важны и интересны, нежели другие литературные жанры. Он оставил художественную литературу на много лет, а когда, наконец, вернулся к ней, то сумел создать подлинный шедевр, сочетавший динамичность журналистики с иронией и тонкостью восточных сказок.

Еще до появления в Германии послереволюционных русских эмигрантов эта страна была ведущей в мире по количеству изданий и качеству полиграфии. У немцев были лучшие в мире наборщики, печатники, наилучшая система распространения книг, хотя истинное тайное оружие германской книготорговли состояло в том, что тогда жители Германии читали запоем. Немецкий язык не был языком колоний, а потому не стал всемирным языком, так что основную часть всех изданных книг должен был поглощать внутренний рынок. В 1913 году, накануне Первой мировой войны, в Германии было издано тридцать пять тысяч названий! А в 1920 году германская книготорговля почти вернулась на довоенный уровень, сумев вывести на рынок за год тридцать тысяч наименований книг, хотя сейчас в это трудно поверить, учитывая послевоенную разруху, эпидемию «испанки» и революционные события. Сильно увеличилось и количество издателей: в первые годы Веймарской республики возникло восемьсот девяносто пять новых издательств, включая русскоязычные. Это было отчасти связано с дешевизной типографской краски, бумаги и полиграфических услуг, большим количеством наборщиков, талантливых редакторов, писателей, а главное — какие бы невзгоды ни обрушивались на головы немцев, они никогда не переставали читать.

Правда, к осени 1923 года гиперинфляция опустошила все рынки, и коммерческая деятельность любого сорта еле теплилась, так что пострадали и русские издательства, кафе и театры. Инфляция уничтожила не только немецкий средний класс, она также полностью ликвидировала сбережения многих русских эмигрантов, особенно тех, кто занимался какими-либо приобретениями в Берлине. С той осени новым центром эмигрантской русской литературы стал Париж, тогда как Прага превратилась в новый центр эмигрантского научного и академического книгоиздания. Когда после 1923 года основная часть русской эмиграции перебралась в Париж, среди оставшихся в Берлине эмигрантов оказалось немало евреев, так что Берлин на некоторое время превратился в центр еврейской культуры. Так, Институт еврейских исследований (YIVO) перевел сюда свою штаб-квартиру из Женевы; на политическом фронте активизировали свою деятельность социалисты-сионисты, за ними последовал и русско-еврейский «Бунд»[108].

Лев вступил в возраст зрелости именно в этой, новой, эмигрантской среде, где ассимиляция с немецкой культурой происходила более интенсивно. На этот раз ему повезло: он вовремя оказался в нужном месте. В 1923–1924 годах, когда Берлин переживал самые тяжелые фазы экономического кризиса, Лев учился. А к 1925–1926 годам, когда он уже мог предъявить свои добытые с таким трудом знания (Лев предлагал услуги эксперта по вопросам, тем или иным образом связанным с Востоком), немецкое издательское дело постепенно начало восстанавливать свое прежнее положение. С 1926 по 1930 год Берлин был центром европейской литературной жизни: здесь издавались десятки серьезных газет и один из лучших литературных еженедельников мира — «Ди литерарише вельт». В нем каждую неделю можно было ознакомиться с размышлениями Альфреда Дёблина об эстетике урбанизма, нападками Бертольта Брехта на буржуазный театр, рецензиями Вальтера Беньямина на последние зарубежные кинофильмы. Льву был всего двадцать один год, когда ему удалось познакомиться (возможно, через Пастернаков) с Вилли Xaacoм[109], главным редактором «Ди литерарише вельт». И он сразу же стал одним из любимцев Хааса, вошел в ближний круг друзей этого обаятельного, наделенного сильным характером человека, который вскоре вывел Льва на первые роли в своем издании, тогда как остальные колумнисты журнала были, по крайней мере, вдвое старше его. Хаас называл его «экспертом по Востоку» своего еженедельника, и это было весьма своевременно. В чем бы ни была причина, заставившая Хааса взять шефство надо Львом (его способность увидеть невероятное сочетание таланта и энергии молодого писателя наверняка оказалась решающей), но Лев под псевдонимом Эсад-бей стал одним из трех наиболее плодовитых его авторов.