22 февраля 1880 года

Великий князь Михаил Николаевич (Конюхов)

Я подъезжал к дому в расстроенных чувствах. Причиною тому был визит в больницу к брату Константину. Брат, который был в достаточно тяжелом состоянии, нашел силы и возможности принять меня, а врач дал мне немного времени, не более пяти-шести минут.

–Что надо?– Константин всегда был грубоват, прямолинеен, обидчив; обладая немалыми талантами, он был уязвлен тем, что всю жизнь должен был находиться на вторых ролях. К младшему брату относился всегда ровно, в свое время их сблизила Крымская война, на которой оба проявили себя более чем достойно, а вот в последнее время… отставка с поста председателя Государственного совета, да еще после этой нехорошей истории, не слишком хорошо повлияла на их отношения, тем более что в результате рокировки именно Михаил стал возглавлять этот орган власти, не имевший, как казалось, большого влияния, тем не менее… А тут еще стало ясно, что именно Михаила партия консерваторов настойчиво проталкивает к власти. Проигрыш «константиновцев» был не смертельным, они начали продвигать на пост министра внутренних дел губернатора Лорис-Меликова, в противовес безвольному и находящемуся под влиянием Валуева (одного из лидеров консерваторов) Макову. Но взрыв в Зимнем оставил партию либералов практически не у дел. Не зная, как действовать в это скорбное время, они сами предоставили более деятельным и решительным противникам власть. И те надежно вцепились в эту возможность.

–Я обеспокоен тем, что ты хочешь снять свою кандидатуру с выборов, брат…

Константин, чье лицо было перебинтовано, а взгляд оставался каким-то потухшим, безвольным, неожиданно оживился:

–Не понял тебя, брат. Я отказался от трона, от регентства и попрал возможные права своих детей, как наследников. Разве можешь ты ожидать от меня большей жертвы?

–Скажи мне: почему?

–Ты будешь лучшим императором, чем я. Ты это знаешь. Если идти по лествичному праву, то я должен был отказаться в пользу Николая, но как-то не лежит у меня… Лучше ты…

–Значит, ты не в курсе?

–В курсе чего?

–Это Николай был за обвинением тебя в казнокрадстве. Наш брат сумел разобраться, но оставлять тебя на этом посту не мог, а назначать Ники уже не хотел… Поэтому я.

–Но я не подозревал… Да, это в стиле младшего братца– сделать все тихо, он любит такие интриги. И в стиле Алекса– ничего никому не сказать… Но это не имеет значения… Все равно реформаторы проиграли…

–Беда не в том, что ваши реформы были либеральны, а в том, что они были недостаточно либеральны, брат мой…– говорю это, наклонившись, почти на ухо Константину.

–Хм… И что ты хочешь от меня?– следует через несколько секунд…

Я уложился в пять минут, может быть, в шесть. Потом врач выставил меня, а я отправился к себе во дворец.

Никак не доходили руки до своего кабинета, и вообще– надо было бы как-то привести помещения в соответствие с деловой обстановкой. Пока же кабинет, все помещения были перегружены огромным количеством предметов, отвлекающих от работы. В том же кабинете располагалась коллекция миниатюр, бережно коллекционируемых моим реципиентом. А стол! А сколько на нем всего ненужного, кроме письменного прибора, который, несомненно, необходим. Вот только у себя в помещениях дворца времени проводил я совсем уж немного. Все больше в Госсовете и комиссиях Сената, вообще-то надо как-то прекращать совмещать место работы и место жительства. Ну… просто мне так привычнее. Хотя, может быть, привыкну и к другому, кто знает… Александры, что Второй, что Третий, имели в правилах работать по десять-двенадцать часов. Тратить еще время на переезды… Это потом их неудачливый и ленивый сын/внук тратил на дела государственные три, максимум, четыре часа в день– промеж отстрела ворон да прогулок с семьей. Оно конечно, семейке надо время уделять, но тут надо выбирать– государством управлять либо…

Додумать сию глубокую мысль не получилось– мы доехали. Почему-то карета остановилась не у ворот замка, обычно я выходил как раз под своим вензелем из чугуна, украшающим фасад, а тут что-то помешало. Ах! Вот оно! Выйдя из кареты, заметил, что перед нею остановился еще один экипаж, из которого уже выбрался молодой офицер, ну да, это же Ник… Тело отреагировало, почувствовал какое-то приятное тепло… Он заметил меня, заулыбался, раскрыв объятия, направился ко мне. Я заметил, что что-то происходит неправильное– как-то напряглись гвардейцы, а молоденький подпоручик начал выхватывать револьвер, но тут громко, слишком громко ударил взрыв, который я почувствовал угасающим сознанием… Чертовщина! Куда я, б…дь, попал!

Вера Фигнер

Я ни на секунду не сомневалась, что рано или поздно окажусь в заключении. Впрочем, у меня была предательская мысль, что присяжные к женщинам-революционеркам отнесутся со снисхождением. И не смерть, но каторга, что может быть хуже смерти. Но теперь тиран издал указание всех нас, революционеров, ставших на путь террора, судить исключительно военным трибуналом. А еще говаривали, что жандармы получили приказ не церемониться при задержании народовольцев, мол, чем меньше работы будет у трибунала, тем чище воздух в государстве. Во всяком случае, облавы и аресты действительно проходят жестоко и кроваво. Можно сказать, что организация разгромлена: число провалившихся товарищей перевалило за вторую сотню, аресты продолжаются. Все динамитные мастерские (две действующие и одна резервная) и типография разгромлены. Наши товарищи преодолели ужас первых репрессий и теперь дают отпор цепным псам режима– предпочитая смерть перспективе оказаться в лапах охранки. Кто-то стреляется. Кто-то взрывает себя, как взорвали себя товарищи из резервной мастерской, там, правда, нитроглицерина было немного, но кого-то из жандармов они с собой утащили в небытие.

Я в Бога не верю. (Это автор пишет слово «Бог» сбольшой буквы– героиня произносит его с маленькой, ибо не верит совершенно.) И я знаю, что меня ждет плаха или пуля жандарма. Что же, я готова! Только не хотелось, чтобы моя смерть была бы напрасной!

Шестнадцатого поутру ко мне на квартиру пришел товарищ Николаев. Он был тем связующим звеном, через которого сочувствующие нашему делу оказывали помощь– деньгами, реже материалами, еще реже– оружием. Иногда он указывал нам цели. Иногда предупреждал, кого нельзя уничтожать. Мы обычно шли навстречу пожеланиям наших доброжелателей, потому что знали, что среди высших слоев общества есть люди, сочувствующие нашему делу. Удивительно? Но ведь и я– дворянка! Я– плоть от плоти того класса, что унижает и эксплуатирует русский народ. Но я посвятила себя освобождению крестьянства! Истинному освобождению, а не этой филькиной грамоте, изданной покойным уже самодержцем Александром Вторым этого имени… Освободил он… Кого??? Как?? Одну кабалу сменили на другую, еще более страшную!

Так в моих руках оказался саквояж с деньгами (частью ассигнациями, больше– золотом), и главная задача: устранить Михаила Николаевича, диктатора, который не должен стать императором, иначе народное восстание подавят в крови. Этот и задумываться не будет! Говорят, на Кавказе он сразу двинул против борцов за свободу, объявленных бунтовщиками, войска, обагрившие скалы и аулы кровью невинных жертв. Они правы, как только он станет новым царем, даже если только регентом, то не постесняется растоптать дело революции, страна захлебнется во тьме рабства!