– Куда вы должны его привезти? – спросил молодой офицер. – Не к генералу ли Багратионову?

Оказалось, что Казимира потребовал к себе другой знакомый Александра, Адриан Спиридонович Горохов.

– Можете не волноваться, – сказал Александр. – Ступайте к себе, я даю вам слово, что привезу Казимира Станиславовича, как только он объявится.

И не успел полицейский опомниться, как его уже выставили за дверь.

– Александр Михайлович! – воскликнула Аделаида Станиславовна, молитвенно слагая руки. – Вы просто спасли нас! Потому что я так испугалась, не попал ли мой брат в какую историю…

Амалия промолчала, но по ее виду Александр понял, что та считала дядюшку вполне способным попасть в какую угодно историю.

– А где он, кстати? – спросил молодой человек.

– Ах, вот и я ломаю голову! – призналась мать Амалии. – Только что был здесь, а потом ушел и не вернулся.

– Надо спросить у мадам Шредер, – вполголоса заметила Амалия, глядя в сторону. – Раз его шуба на вешалке, наружу он не выходил.

– У домовладелицы? – удивилась Аделаида Станиславовна. – А она-то тут при чем?

Однако дама согласилась послать Дашу к мадам Шредер на разведку. Но вернувшаяся Даша сообщила, что дядюшка Казимир сегодня к мадам Шредер не заходил.

«Любопытно, – подумала изумленная Аделаида Станиславовна, – и когда они успели подружиться?»

А поскольку она была особой весьма практичной (иногда), то решила в случае, если дружба между Казимиром и домовладелицей окажется достаточно нежной, попросить снижения квартирной платы.

– Мне кажется, я знаю, где он, – вздохнула Амалия.

И через минуту девушка уже звонила к очаровательной соседке – той самой, которая состояла на содержании у некоего банкира.

Казимир разлегся на софе красного дерева (купленной банкиром вместе со всей обстановкой) и курил оставленные банкиром же сигары, каждая из которых была стоимостью в двухнедельную зарплату рабочего. Вокруг Казимира порхала хорошенькая мадемуазель Филимонова, которую банкир в хорошем настроении называл «моя Фифи». На Фифи были голубой пеньюар и голубые туфельки, отороченные лебяжьим пухом. Если бы вы вместе с Амалией и Александром вошли в квартирку Фифи и увидели бы там Казимира, а точнее – то, с каким обожанием Фифи смотрела на него, у вас могло сложиться превратное впечатление, что это именно Казимир купил Фифи обстановку, платит за квартиру, дарит драгоценности, духи, платья и выполняет каждое ее пожелание. Но, увы (или, напротив, к счастью), старый лысый банкир был далеко, в своем банке, а Казимир нежился на его софе, без зазрения совести курил его сигары и вообще пользовался всем, что банкир предназначал для себя. Не исключая, кстати, и мадемуазель Фифи, господа циники! Да-да, вот так ужасно несправедлива жизнь: что бы вы ни приберегали для себя, другой непременно наложит на это лапу[33].

Услышав, что его хотят выдернуть из уютного гнездышка, оторвать от теплого тела мадемуазель Фифи и потащить на свидание к какому-то полковнику, Казимир состроил мученическую гримасу.

– Я никуда не пойду, – капризно объявил он. – И потом, меня же обещали не трогать!

– Я поеду с вами, – вызвался Александр. – Думаю, Горохов не станет требовать от вас показаний по всей форме. Полицейские просто хотят быть уверенными, что это и есть та женщина, которую вы видели на канале.

– Молодой человек, – промямлил Казимир (разница между ними была около 10 лет), – вам легко говорить. Вы, – господин Браницкий покосился на шинель собеседника, – военный, для вас смерть – пустой звук. А я, надо вам сказать, существо штатское и совершенно мирное. Я не люблю бомб, смертоубийства и прочи… – Казимир повел рукой, в которой держал сигару, и та нарисовала в воздухе весьма хаотичное облако, очевидно, как нельзя лучше выражавшее мысль чувствительного мужчины о том, что претит его натуре. – И прочих треволнений, – закончил фразу дядюшка. – Если террористы узнают, что я свидетельствовал против них…

Александр и Амалия на два голоса стали уговаривать его, что террористы ни о чем не узнают, что его имя нигде не всплывет, что на суд его не вызовут и вообще, раз он человек мирный, то должен быть заинтересован в том, чтобы положить конец безобразию. Казимир ныл, дымил и тянул время. Наконец Амалии надоело, и она скороговоркой выпалила:

– Запонки! Обещаю вам новые запонки, если вы пойдете к Горохову.

Казимир учуял, что его хотят купить, и приободрился. Однако торговаться он умел и вовсе не собирался продаваться задешево.

– Что запонки? – протянул господин Браницкий, косясь на мадемуазель Фифи, которая в то мгновение как раз кокетливо поправляла пеньюар, – ведь я же жертвую собой, в конце концов. Вот если бы часы…

– Золотые? – спросила Амалия, покоряясь судьбе.

– Вместе с запонками, – уточнил бессовестный дядюшка. – И еще трость. Не забудь, я подвергаюсь смертельной опасности!

– Все будет, – кивнула Амалия.

Признав доводы племянницы неотразимыми, Казимир поднялся-таки с софы, поцеловал Фифи ручку, потом другую, потом снова первую, пообещал, что скоро вернется, и в наилучшем расположении духа проследовал в квартиру Тамариных, где принялся одеваться.

Затаившись на лестнице пролетом выше, зеленая от злости мадам Шредер смотрела, как Казимир вышел из квартиры «этой поганки Филимонихи», вошел к себе, а через несколько минут исчез в сопровождении молодого офицера.

«А банкиру я повышу квартирную плату, – помыслила мадам Шредер мстительно. – Вдвое».

Забегая вперед, скажем, что свое намерение мадам так и не исполнила, потому что Казимир навестил ее вечером, поймал вазу, которую она в него швырнула (ваза, впрочем, была все равно старая и уродливая, ее давно следовало разбить), сделал большие глаза в ответ на обвинения и заверил домовладелицу, что убежал к мадемуазель Фифи лишь потому, что его искал полицейский. А он не любит полицейских и опасается неприятностей для своих родных, иначе бы к мадемуазель ввек не приблизился, потому что та ему никогда не нравилась.

Самое интересное, однако, заключается в том, что мадам Шредер, которую все, решительно все считали умной женщиной, ему поверила. Хотя, возможно, Казимир сумел привести какие-то особенные доказательства того, что говорил правду и ничего, кроме правды, – доказательства, которые были сильнее голоса разума.

Что касается его поездки к Горохову, то он вернулся домой примерно через два часа, бодрый, как никогда. Но Амалия сразу же увидела, что сопровождавший Казимира Александр необыкновенно мрачен.

– Что случилось? – спросила девушка.

Молодой офицер ответил не сразу.

– Я знаю женщину, – наконец сказал он. – Вернее, знал. У нее и в самом деле дядя – камергер при дворе, а ее отец, действительный статский советник, был губернатором Петербурга. Помню, в детстве, на каком-то празднике… – Молодой человек замолчал. – Она никогда не умела смеяться, и ее не любили, потому что ее серьезный вид портил все веселье. И с ней никто не дружил, она всегда была одна.