class="p1">— Ничего, — сказал Ганцзалин. — Не огорчайтесь. Бодливой корове бог рог не дает.

Я нахмурился.

— Какое отношение твоя глупая поговорка имеет к нашему случаю?

— Я имел в виду: не все коту масленица, будет и постный день, — безмятежно отвечал Ганцзалин.

Я выбранил его и велел не рассуждать о том, чего он не понимает. У меня и без того было прескверное настроение…

С шахом я попрощался самым нежным образом. На прощанье он подарил мне крупный бриллиант из своей сокровищницы. У него было собственное имя, он назывался «Лунный глаз». Глаз этот так сиял, что у более жадного, чем я, человека мог бы вызвать апоплексический удар. Но я, признаюсь, равнодушен к ювелирной красоте, поэтому сунул бриллиант в карман и тут же о нем забыл.

Гораздо более интересным показался мне другой сувенир: новейшая малокалиберная магазинная винтовка. Но этот сувенир я подарил себе сам, забрав его из арсенала разоруженной армии Зили-султана. Я знал, что наши оружейники как раз бьются над такой винтовкой, и посчитал, что русской армии подобный подарок придется очень кстати.

* * *

На следующий же день мы отправились в Энзели уже знакомой нам дорогой. В этот раз я и Ганцзалин ехали верхом и без всякого каравана. За все время, пока мы ехали, в дороге не случилось ничего занимательного, если не считать пары попутно пойманных воров и одного раскрытого убийства.

Из порта нас в лодках-кирджимах перевезли на борт парохода. Осмотрев каюты, я поднялся на палубу. Ганцзалин, как обычно, где-то рыскал.

Я в последний раз глядел на удаляющийся берег. Каких воспоминаний больше оставила во мне Персия — грустных или светлых? Пожалуй, что грустных. Пожалуй, я слишком рано отплывал отсюда. Пожалуй, я оставил здесь что-то важное Слишком важное, чтобы взять и уехать просто так…

— Ганцзалин! — рявкнул я. — Где ты, черт тебя подери?

Ганцзалин тут же сгустился из воздуха, словно только и ждал моего зова.

— Что угодно господину?

— Мы остаемся, — кратко отвечал я. — Найди капитана и предложи ему денег, чтобы он отправил нас обратно на берег.

Ганцзалин мгновенно исчез. Я снова повернулся, глядя на берег.

— Прекрасная погода, не так ли? — раздался за моей спиной женский голос.

Я оцепенел. И так же, не выходя из оцепенения, медленно повернул голову. Рядом стояла Ясмин в очаровательном белом платье, белой шляпке и с белым зонтом.

— Надеюсь, путешествие у нас выйдет замечательным — сказала она, глядя на меня смеющимися глазами.

— Я бы не рассчитывал на это, — отвечал я после небольшой паузы. — Пароходишко старый, здесь бывает сильная качка…

— Я имею в виду путешествие по России. Я давно хотела там побывать. Это великая страна, она мне кажется очень интересной. Могу я вас попросить быть моим чичероне?

Несколько секунд я молчал. Потом рявкнул:

— Ганцзалин!

— Слушаю, господин, — слуга уже стоял рядом.

— Ступай к капитану, отмени высадку на берег, — велел я, не отрывая взгляда от Ясмин.

— Уже отменил, — спокойно отвечал тот.

Я посмотрел на него.

— Так ты знал?

Он только руками развел.

— Я заметил госпожу, еще когда мы поднимались на борт.

Я махнул рукой на хитреца и повернулся к Ясмин.

— К вашим услугам, сударыня.

Ясмин улыбнулась в ответ и сказала, что теперь совершенно уверена: в России скучать ей не придется…»

Эпилог

Историк и генерал

Пока Волин читал, восьмидесятишестилетний генерал-майор сидел в любимом кресле у окна, откуда мог видеть не только всю гостиную, но и выход из прихожей. «Удобный ракурс для ведения огня», — говаривал он, и было не ясно, всерьез он или шутит. Впрочем, ракурс был действительно удобный: сидя так, старый историк, вооруженный карабином «Сайга», легко мог контролировать группу спецназа.

Волин так увлекся чтением, что забыл про еду. А когда генерал принес ему собственноручно сделанные бутерброды, проглотил их, не чувствуя вкуса.

Наконец последняя страница была прочитана, и Волин с облегчением откинулся в кресле. С минуту сидел с закрытыми глазами, потом поднял голову и посмотрел на Сергей Сергеевича.

— Неужели все на самом деле так и было? — спросил он. — Или, может, все-таки мистификация? Какой-то писатель прошлого века решил позабавиться, подшутить над потомками.

Генерал поглядел на него сурово.

— Никаких мистификаций — отчеканил он, — говорю же, надворный советник этот существовал на самом деле. Больше того, я знал его лично.

Волин поднял брови. До каких же это лет дожил таинственный надворный советник, если генерал знал его лично?

— Ну, не его, не его — его сына, — поправился генерал. — Сын работал на нас в Великую Отечественную, был двойным агентом — британско-советским… Так вот, советник наш был гением разведки и уголовного сыска. Он здесь про себя пишет, что он не великий, а только выдающийся. Как раньше говорили, смирение паче гордости. На самом деле великий, конечно, по-другому не скажешь.

Генерал задумался о чем-то своем. Волин терпеливо ждал. И дождался, хоть и не скоро. Сергей Сергеевич поднял на него желтоватый ястребиный взор, глядел, не моргая.

— Ты знаешь, что нашел только часть его дневников?

— Нет, — отвечал Орест, — откуда же мне знать.

— Только часть, — повторил генерал. — Оставшиеся он спрятал в другом месте.

— И где же они?

Генерал не без труда выбрался из кресла.

— Пойду заварю чаю. А то разговариваем как-то не по-человечески, как дикари.

— Сидите, — с досадой сказал Волин, — я сам все сделаю.

Но генерал только рукой махнул: не дергайся.

— В моем возрасте жизненно необходимо двигаться — сказал он назидательно. — Каждый мой шаг — это шаг прочь от могилы. А когда я сажусь, считай, лечу на тот свет на гоночном автомобиле.

И он, шаркая ногами, пошел на кухню. Волин выдохнул и стал ждать по системе йогов, то есть считая вдохи. На двадцать третьем вдохе в комнату вошел Сергей Сергеевич, неся в руках блюда с чайником, двумя чашками и конфетами в вазе. Осторожно, чтобы не разлить, поставил все это на столик, уселся обратно в кресло.

— Угощайся, — сказал.

Волин, обжигаясь, отпил чаю, не чувствуя вкуса, съел конфету.

— Так что со второй частью? — спросил он.

— Конфеты невкусные попались… — после паузы заметил генерал, двигая старческими челюстями. — Может, оно и к лучшему, мне в моем возрасте сладкое вредно.

Потом посмотрел на Волина ясным взглядом, сказал:

— За что мы, историки, не любим писателей? Вот нашел ты документ — займись им всерьез, исследуй, опубликуй, чтобы другие тоже могли над ним работать. Но публикуй в первозданном виде, чтобы истина не пострадала. А писателям лишь бы свое выпятить. Для них история — гвоздь, на который