– Остановить толпу? – женщина передёрнула плечами. – Достаточно они верили Бениту. Может, хватит? Или нет? – В её голосе прорвалась такая злоба, что Гай невольно отшатнулся.

– Долой! Долой! – Крики перешли в визг.

Толпа устремилась куда-то, захватив в свой водоворот и Куриона, и его спасительницу. Куда, зачем? Все мгновенно сошли с ума.

Неожиданно в толпу врезался какой-то человек на гнедой лошади, вскинул руку и заорал:

– Нас обокрали! Бенит – предатель! Сенат – толпа предателей. – Юноша тряхнул длинными светлыми волосами. Щеки его пылали от волнения. Глаза блестели.

– Аполлон, сам бог Аполлон! – зашептались вокруг.

И люди почему-то сразу в это поверили.

– Аполлон! Аполлон! – разнеслось по всему лагерю.

Толпа разом прихлынула. Разгорячённый жеребец ронял с удил хлопья пены на головы слушателям. Острый запах пота возбуждал, смешиваясь с запахом крови. Гай Курион неожиданно обнаружил, что сжимает в руке нож, и лезвие ножа в крови. Неужели он ударил этим ножом фрументария?

– В Риме огромный склад забит жратвой и одеждой. Все для вас прислано Содружеством. А сенат не отдаёт! – Серторий надрывался от крика. – Идёмте со мной, и вы получите все! Это все – ваше!

– Пустите меня, пустите! – Молодая женщина, яростно работая локтями, протиснулась к Серторию. – Глянь! – Она протянула руки, до кости изъеденные язвами. – Так невозможно жить! Так скоты не живут, как мы живём!

– Я – римский гражданин! – крикнул срывающимся голосом какой-то тощий мужчина в грязной серой тоге, больше похожей на половую тряпку. – И вот… я… я…

– На Рим! – заорала женщина.

– На Рим!

Плюясь фиолетовым дымом, подкатил раздолбанный фургон. На его борту красовалась нарисованная полуобнажённая красотка в коротенькой белой тунике. «Лаки и краски» – было написано на борту. Из брюха фургона выскочили двое парней в чёрном и принялись раздавать желающим винтовки и патроны. Исполнители.

– Даже исполнители за нас! – кричали вокруг. И лезли обнимать существ в чёрном.

И те обнимали всех подряд и вкладывали в каждую протянутую руку винтовку. Началась давка. Страха не было. Было лишь возбуждение. Всем мерещилась победа. Только победа. Ах, если бы тогда в степи тот же призрак блуждал над головами легионеров!

– На Рим! – ревели тысячи глоток.

Толпа выкатилась на дорогу. Клубы пыли, поднятые в воздух, тут же накрыли идущих серой пеленой.

– На Рим! – ревело пылевое облако и катилось к столице.

Гай Курион шагал в последних рядах и все больше отставал – сказывалась незажившая рана. Свою спасительницу он потерял в толпе. Кто-то сунул ему в руки винтовку, и он шёл вместе со всеми. «Долой Бенита!» – орали рядом. И он кричал. Бенита он ненавидел. За Макрина, за Цезона Галла. Прежде любил. Не сильно, но любил. Он вырос с этим именем. А теперь любовь исчезла мгновенно и навсегда, уступив место ненависти.

Слышал он плохо – в ушах его постоянно что-то хрустело. Наверное, это все ещё хрустел человеческий хребет под гусеницами танка.

А у Аппиевых ворот беженцев уже встречали горожане. Они кидали беженцам цветы и вливались в толпу. По рукам передавали бутылки с дешёвым вином. Почти все бутылки, когда доходили до рук Гая, оказывались пустыми. Но несколько глотков досталось и ему. Он быстро захмелел. И не помнил, где и когда потерял винтовку.

Во главе отряда исполнителей Береника и Гюн ворвались в курию. Здание никто не охранял. Преторианцы-ветераны поразительным образом куда-то исчезли. Так же, как и вигилы. Кое-кто из сенаторов вскочил с места. Исполнители рассыпались меж рядами: хлопья чёрной сажи на фоне белой шерсти сенаторских тог. Широкие красные полосы на тогах и туниках вдруг утратили всякий смысл. Что-то показалось Беренике странным. Но что – она в первую минуту не поняла.

– Низложены! – выкрикнул Гюн. И грохнул кулаком по столу, на котором были разложены документы. И прежде чем Первый сенатор успел сказать хоть слово, наложил раскалённое клеймо ему на лоб.

Запахло палёным мясом. Кто-то испуганно ойкнул. А сенатор истошно заорал.

– Кто следующий? – воскликнул Гюн, поворачиваясь к источающей запах пота и страха бесформенной массе слепившихся в ужасе тел. Гидра. Настоящая гидра. Шестисотголовая. Бессмертная. Многоголовая власть. Прижечь каждую голову! Немедленно! Наложить тавро.

– Я – Геркулес! – взревел Гюн и вырвал могучей рукой из липкой копошащейся массы чьё-то жирное, податливое тело.

– Не надо, не надо, – бормотало существо с лицом белее снега. Тога соскользнула с его плеч. Сенатор запутался в ткани, споткнулся, упал на колени.

– Прочь голову! Прочь голову! – орал Гюн, вытравливая клеймо на лбу жертвы.

Потом отпихнул ногой разом обмякшее тело и потянулся за следующей жертвой…

– Шестьсот голов лернейской гидры, шестьсот голов гидры, – бормотал он, клеймя. В этот раз была женщина. От страха она обмочилась: на белой ткани расплылось жёлтое пятно.

От запаха горелого мяса и от боли некоторые из сенаторов блевали. Зато исполнители пришли в возбуждение. Вонь блевотины смешивалась с вонью горелого мяса. Жертвы всегда смердят. Богам на алтари тоже вываливают вонючие внутренности животных. И боги, вдыхая смрад бычачьих кишок, приправленный ароматом благовонных курений, приходят в восторг и даруют победу.

То, что не удалось двадцать лет назад, теперь сбывалось.

– Сейчас они примут решение о передачи власти патронам римского народа, – объявила Береника.

– Невозможно, – сказал кто-то.

Она сначала не поняла, кто говорит. Потом сообразила: Понтий. Тот уселся на чьё-то пустующее место и завернулся в тогу, сорванную с одного из отцов-сенаторов.

– Почему? – спросила Береника, хотя уже догадалась о причине.

– Потому что сенаторов в курии двести двадцать семь. А половина сената – это триста. Ни одно решение не будет действительным.

– Куда девались остальные? – Береника обвела взглядами клеймёные лбы сиятельных отцов-сенаторов. Неужели удрали? Быть не может! Вход в курию лишь один. Мимо исполнителей никто проскользнуть не мог!

Получалось, что остальных кто-то предупредил. Но кто?

– Искать сенаторов! Привести сюда! Вырыть из-под земли! – Береника почувствовала, что лицо её каменеет от ярости.

Исполнители кинулись на поиски. Через час нашли двоих. Остальные сенаторы исчезли. Будто провалились в Тартар.

Уже стемнело, когда Береника и Гюн вышли из курии. Форум был запружён народом. Фонари не горели. Как и свет в домах. Но тысячи и тысячи факелов пылали по Риму в непроглядной черноте ночи. И вдруг занялось. В одном месте. Потом в другом. Языки пламени поднимались над черепичными крышами в чёрное небо.