Девушки-аколиты переоделись в обычные кожаные костюмы и плащи, вооружились простыми, но функциональными клинками из большого арсенала за купальней, и поднялись по винтовой лестнице. Смрад потрохов и экскрементов усиливался, пока наконец они не вышли на деревянный мезонин. Час был поздним, и мясники разошлись по домам на неночь, но внизу, по большому загону, разгуливала кишащая масса свиней. На заляпанном кровью полу бойни Мия увидела водостоки в камне, несомненно ведущие к бассейну. Сложив два и два, девушка обнаружила, что начинает ненавидеть математику.

– Мы только что искупались в свиной крови, – сухо заметила Карлотта.

– Вероятно, и в человеческой тоже, – ответила Мия.

– Скажи, что ты шутишь.

Мия покачала головой.

– Многие браавы Годсгрейва избавляются от своих проблем именно здесь, когда не хотят, чтобы им задавали лишние вопросы.

Карлотта уставилась на нее. Мия пожала плечами.

– Голодная свинья сожрет все, что дадут.

– О, миленько, – пролепетала девушка, выжимая длинные волосы.

– Господин Бекон и его сыновья – Десницы Церкви, – сказала Аалея. – Деньги, которые они зарабатывают на местных браавах, помогают нам с операциями в Годсгрейве. Должна признаться, ирония греет душу. Интересно, продолжали бы эти костеродные так восхищаться лучшими вырезками Бекона, если бы в точности знали, что ели эти свиньи, прежде чем их зарезали[72]?

– Про-о-о-осто очаровательно, – прокомментировала Карлотта с каменным лицом, активнее выжимая волосы.

– Кровь есть кровь, милая, – шахид улыбнулась. – Свиньи. Нищие. Коровы. Короли. Для Матери не имеет значения. Все они пятнают одинаково. И смываются одинаково.

Мия посмотрела женщине в глаза. Если не обращать внимания на сурьму и косметику… На ее мрачную красоту… Можно было бы подумать, что в ней говорило бездушие. Будто десятки убийств лишили ее всякого сопереживания, как и предупреждала Наив. Но Мия поняла, что поступить на службу Матери ее подтолкнуло нечто иное. Нечто куда более пугающее – просто потому, что Мия не до конца разделяла ее страсть.

Приверженность.

По правде говоря, она не была до конца уверена, что действительно верила. С неба за ней наблюдает бог Света? Мать Ночи считает ее грехи? Если волны затягивали на дно матроса, случалось ли это потому, что он не сделал должного подношения Леди Океанов, или Леди Бурь была не в настроении? Или же это просто случайность? Судьба? Глупо ли полагать иначе?

Ее вера не всегда была такой шаткой. Когда-то Мия была такой же набожной, как священник. Молилась всемогущему Аа, Четырем Дочерям, любому, кто слушал. Колола пальцы иголками или сжигала небольшие клочки своих волос в качестве жертвоприношения. Закрывала глаза и молила Его вернуть маму домой. Оберегать брата. Чтобы в одну перемену – в одну ясную, замечательную перемену – они снова воссоединились. Молилась каждую неночь, прежде чем лечь в кровать в комнате над лавкой Меркурио.

Каждую неночь до истинотьмы, случившейся, когда ей было четырнадцать.

А с тех пор?

«Не смотри».

– Ступайте, дорогие, – сказала Аалея. – Принесите мне секреты. Захватывающие секреты. Возвращайтесь до конца неночи с полными карманами шепотов. И пока вы ходите под взором Аа, да присмотрит за вами наша Благословенная Леди и защитит от треклятого света.

– Да присмотрит за нами Леди, – повторила Эш.

– Да присмотрит за нами Леди, – сказали остальные аколиты.

Мия закрыла глаза. Склонила голову. Притворилась, что она снова та четырнадцатилетняя девочка. Девочка, которая верила, что молитвы могут что-то изменить, которая верила, что божествам в самом деле не все равно, которая верила, что как-нибудь, каким-то образом, в конце концов все будет хорошо.

– Леди, – прошептала она. – Присмотри за нами.

Каждый аколит знал, что его будут судить по достоинству тайн, которые он принесет, а за сотрудничество награды не будет. Поэтому, хоть Эш и составляла приятную компанию и Мия начала привыкать к мрачному юмору и остроумию Карлотты, аколиты разделились, как только появилась возможность. Мия знала портовый район, как тринадцатилетний мальчишка знает свою правую руку, и металась туда-сюда между кривыми проулками и узкими проходами, пока не убедилась, что ее никто не преследует.

Было странно находиться под солнечными лучами после месяцев, проведенных в постоянной темноте. Их жар приносил боль, и хоть откидываемая Мией тень была четкой, черной и глубокой, связь между ними стала более размытой, в отличие от легкого контроля, который она познала в Тихой горе. Мия порылась в плаще и выудила очки в проволочной оправе с азуритовыми линзами, которые прихватила с оружейного склада[73].