Клоун. Дите малое. Знает, стервец, что после особенно удачных операций Лоб любит пошутковать и, в общем, спокойно к шуткам относится. Ну и ладно, шутить и мы умеем.

— Вот оно значит как. Подлым коварством изменник в наши ряды вступил. Презлым, понимаете ли, отплатил за предобрейшее. Гадюку болотную согрели мы на своей груди, кукушонка, родства не помнящего, вскормили… Ладно, Яша, молодец. Коли такие серьезные люди просят поработать — значит, надо работать, скрупулезно и тщательно. Подумаем при случае, что бы им еще такое дурное слить за их же фунты.

— Кстати, Савва Алексеич, о фунтах…

— Славно потрудились, ребята, славно. Но денежки покамест уж будьте любезны сдать — поди, не вы одни, такие правильные, работали. Не беспокойтесь, коли в отставку соберетесь — выходное пособие уж никак не меньшее получите. И без того премию получите преизрядную.

В отставку ребята соберутся не скоро. Во-первых, оба еще молоды-зелены, здоровы как быки перед случкой, жить собираются долго и весело. Во-вторых, уж больно многим людям в Нижнем (а пожалуй что, уже и в России, если вспомнить все дела) они насолили. Пока за ними Лоб и Стальград — это один расклад, а вот в отставке будет совсем другой. Что Демьян, что Яша это отлично понимают, и ни малейших претензий за душой иметь не будут.

— Савва Алексеич…

— Ну что тебе, Демьян? Что ж ты, добрый молодец, буйну голову повесил-то? — в кое веки Лоб был в исключительно хорошем настроении, так что не прочь был ответить на иные вопросы и развеять иные сомнения — в пределах разумного, конечно.

— Савва Алексеич, а все ж нехорошо получается, — с трудом выдавливал слова казак. — Выходит, это мы своими руками супостату отдали самолучший в мире пулемет. Они ж теперь если не таких же, то похожих понаделают, а то еще чего придумают, на нашего «Едирога» глядючи…

Так. Чуть не забыл об этом пунктике Демьяна — вечно ему неймется, никак не привыкнет к субординации и порядку. Каждый солдат, как говаривал Александр Васильевич Суворов, должен знать свой маневр… СВОЙ, а не все маневры разом. Ничего, сейчас мы ребят малость пропесочим и отправим новую службу служить.

— Демьян, ученый ты наш, думаешь, нашего красавца так легко скопировать да улучшить? Голуба, давно ли ты в знатные оружейники-то выскочил? — ласково, с широкой улыбкой откликнулся Лоб. — Аль забыл, как на карабин Засечного крестился и собирался изничтожить как несомненное проявление нечистой силы?

И Яша, и сам Демьян невольно улыбнулись. История, что и говорить, давняя и презабавная. Все именно так и было — и крестился Демьян, и разломать первый СКЗ кинулся. Вот только нарвался на самого Ерему Засечного, готового свое детище хоть от нечистой силы, хоть от воинства ангельского оборонять. Ожесточенный, минуты на три, бой, после которого Демьяна откачивали с полчаса, Александр Михайлович ехидно и непонятно прокомментировал: «Ну, мля, льюис и кличко отдыхают!».

— Так что не казнись, Демьян, попусту. Ничегошеньки у наших покупателей не выйдет, только зря промучаются, точно тебе говорю. И вообще, ребятки, поручаю вам новое ответственное дело, — потянулся за кошельком Лоб. Извлеченная из оного премия Демьяну и Яше как раз чуточку превзошла первоначальное предложение господина «Нефедова». Пятьсот рубликов — годовое жалованье рабочего. — Берете еще троих по вашему выбору, только не громил, а вот таких, как Яша. По отдельности идете себе в «Шинок» и начинаете гулять — от пущего веселья и прибытка…

— И душу вытрясаем из суки Званцева! — восторженно подхватил Демьян, продемонстрировав улыбку аллигатора африканского. Действительно, без хозяина «Шинка» тут никак не обошлось.

А вот Яша, поджав губы, покачал головой. Умница.

— Не получится, Савва Алексеич. Ни настоящего имени, ни настоящей цели Нефедов трактирщику не выложит ни за что. Люди при Владимире Дмитриче были свои, но их наверняка и трясти бесполезно, даже если найдем.

— Умный ты, Яша, прямо убивать пора, — весело и заразительно улыбнулся Лоб. А вот Яша чуточку занервничал. Но Савва Алексеевич продолжил вполне дружески. — Не то убивать, не то в университет отдавать, в большие люди выводить… Все правильно. Не надо господина Званцева ни о чем спрашивать. Гуляете себе, веселитесь, а под конец вечера разносите его поганое заведение вдребезги. Чтоб ни единой целой единицы мебели, и ни одного местечка, куда усталый путник голову мог бы приклонить. Калечить посетителей не надо, но опять же нехорошо, если они на своих ногах и без единого синяка уйдут. Несолидно с нашей стороны.

— А как же…

— Ну хорошо, хорошо, — милостиво разрешил Савва Алексеевич. — Пару-тройку раз можете и Званцева приложить. Но опять же — без членовредительства, ясно? Мы все же честные охранники, немного торговцы, самую малость авантюристы и шпионы, но уж никак не убивцы и не преступники.

Получившие конкретные указания казачки просияли и резвым аллюром отправились исполнять. Ну да, это на что хорошее их нипочем не подвигнуть, а как пьянствовать и физиономии бить — это они всегда пожалуйста.

Вот интересно — кому все же достался наш единорожка? На какой чужой сторонушке будет век доживать, горе горевать? Э, нет. Не будем уподобляться иным подчиненным. Дело сделано — и слава Богу. Теперь сие — головная боль Александра Михайловича и его высоких друзей…

Однако в Москве кабы еще не лучше, чем в Питере. Посля тех событий, когда государь наш за честь своей нареченной вступлялся, повелел батюшка его, царь-самодержец, ехать нам всем в Первопрестольную, чтоб там, значит, сберегать государя нашего от лихих людей, да и от прочих напастей. Той же неделей мы и отбыли.

А в Москве-то оказалось совсем вольготно. Лишних людей к государю не идет, новых — не много. Генерал Духовский зачастил: почитай, каженный день приходит. Ох, они с государем спорят, а вернее — государь учит его, как мальчишку какого, а тот, даром, что государя на сорок годков постарше будет, а только охает, да вопросы разные задает. Только и слыхать: «группа армий», «рубеж сосредоточения», «оперативный тыл», «точка выхода», «стратегический тыл», «резерв главного командования»… Вот ежели к ним генерал Бреверн-де-Лагарди приходит, так они замолкают, так только что-то бубнят, а посля ну хохотать. «Бревном» они его кличут. Да то сказать: бревно он и есть. Чему у них научится, когда сам ничему учиться не хочет? И чему он их научит, коль сам ничего не знает? Только на балах танцевать, да мадамам комплимент делать. А танцевать на балах наш государь отродясь не любил…

Градоначальник московский, князь Долгоруков, сам-то к нам редко ездит, а вот государя к себе приглашает куда как часто. Наш-то государь прост и добр, к пожилому человеку, который ему не то, что в деды — в прадеды годится, самому съездить зазорным не считает. И мы с Филимоном, дружком моим задушевным, с государем каждый раз ездим. Тут уж разговоры другие: про Москву-матушку, про то, как что в ней уставить да обустроить. Вот, к примеру: на той неделе приехали к государю с самой Германии от тамошнего торгового человека Сименса инженеры, транвай — конку безлошадную ладить. Так вот уж государь сразу к князю Долгорукому — давай, мол, князь, в Филях завод ставить. Князь, кряхтит, охает, каждую копеечку высчитыват. А потом, подхватился, ровно молодой, рукой по столу вдарил: «Ваше высочество, — говорит, — будет так! Коли денег не хватит — купечество московское тряхнем, хоть до черного волоса оберем, а транваю — пустим!» Следующим днем в Москву Александр Михайлович Рукавишников, друг государев первейший, стариннейший, примчался. Не один — с ним своих инженеров с полдесятка, да еще крепкие люди, денежные. «Транвай, мол, нам без надобности, а вот в заводе долю иметь — наше почтение!» А Александр Михайлович в дар Москве какие-то станки дает, так князь Долгоруков аж прослезился. «Жив, — говорит, — буду, сквитаемся с тобой молодец-нижегородец!» И сам тут же на транвай пятьдесят тысяч подписал.