Как только она убрала весь дом сверху донизу, смахнула всю паутину, вымыла каждый спрятанный темный угол, она начала наводить порядок в мыслях. Всю жизнь она избегала темных углов своего сознания, не желая их освещать. С паутиной и пылью было покончено, и теперь она разберется во всем. Что-то пыталось выползти из темноты, и сегодня она была готова к этому. Хватит убегать.

Она села за кухонный стол и посмотрела на раскинувшийся за окном пейзаж: беспорядочно разбросанные холмы, долины и озера, — все в обрамлении фуксий и японских гладиолусов. С наступлением августа стало раньше темнеть.

Она долго и напряженно думала обо всем и ни о чем, давая тому, что тревожило ее, шанс выйти из тени. Это было то же беспокойное чувство, от которого она спасалась, когда, лежа в постели, пыталась уснуть, с которым боролась, когда неистово отдраивала дом. Но сейчас за столом сидела женщина, бросившая оружие и позволившая мыслям держать ее под прицелом, она сдалась и подняла руки вверх. Как преступница, которая долго была в бегах.

— Почему ты сидишь в темноте? — донесся до нее нежный голосок.

Она слегка улыбнулась:

— Я просто думаю, Люк.

— Можно, я посижу с тобой? — спросил он, и Элизабет на мгновение возненавидела себя за то, что хотела сказать «нет». — Обещаю, что не буду ничего говорить и трогать.

Ее сердце сжалось — она что, действительно такая ужасная? Да, такая, она знала, что это правда.

— Иди сюда и садись, — улыбнулась она, выдвигая стул рядом с собой.

Они сидели в тишине на погружающейся в сумерки кухне, пока Элизабет не заговорила:

— Люк, я хочу с тобой кое-что обсудить. Я должна была сказать тебе это раньше, но… — Она пошевелила пальцами, пытаясь решить, как аккуратно сформулировать то, что она собиралась сказать. Когда она была ребенком, она всего лишь хотела, чтобы люди объяснили ей, что произошло, куда уехала ее мать и почему. Простое объяснение избавило бы ее от многих лет мучительных вопросов.

Он смотрел на нее большими голубыми глазами из-под длинных ресниц, у него были пухлые розовые щеки, а верхняя губа блестела из-за того, что из носа текло. Она засмеялась, провела рукой по его светлым волосам и задержала ее на горячей маленькой шее.

— Но, — продолжила она, — я не знала, как тебе это сказать.

— Это о моей маме? — спросил Люк, качая ногами под стеклянным столом.

— Да, она не навещала нас уже какое-то время, как ты, наверное, заметил.

— Она отправилась в приключение, — радостно сказал Люк.

— Ну, я не знаю, Люк, можно ли это так назвать, — вздохнула Элизабет. — Милый, я не знаю, куда она уехала. Она никому не сказала перед отъездом.

— Она мне сказала, — прощебетал он.

— Что? — У Элизабет расширились глаза, а сердце забилось быстрее.

— Она приходила сюда перед тем, как уехать. Она сказала мне, что уезжает, но не знает на сколько. И я спросил: «Это что-то вроде приключения?» — а она засмеялась и сказала «да».

— Она не сказала почему? — прошептала Элизабет, удивленная, что у Сирши хватило сострадания попрощаться с сыном.

— Угу. — Он кивнул, еще быстрее качая ногами. — Она сказала, потому что так лучше для нее, для тебя, для дедушки и для меня, потому что она все время делает что-то не то и это всех злит. Она сказала, что наконец решилась сделать то, что ты всегда ей советовала. Она сказала, что улетает.

Элизабет чуть не задохнулась, она вспомнила, как всегда, когда дома становилось тяжело, она говорила сестренке, что надо улетать. Она вспомнила, как смотрела на шестилетнюю Сиршу, уезжая в колледж, и как снова и снова повторяла ей, чтобы та улетала. От волнения она не могла дышать.

— А ты что сказал? — наконец удалось произнести Элизабет. Она гладила мягкие волосы Люка, и впервые в жизни ее захлестнуло острое желание оберегать его.

— Я сказал, что она, наверно, поступает правильно, — сказал Люк как ни в чем не бывало. — Она ответила, что я уже большой мальчик и что это теперь моя обязанность — присматривать за тобой и дедушкой.

У Элизабет потекли слезы.

— Она так сказала? — всхлипнула она.

Люк поднял руку и ласково вытер ей слезу со щеки.

— Ну, ты не беспокойся, — она поцеловала его ладошку и потянулась, чтобы обнять его, — потому что это моя обязанность — присматривать за тобой, хорошо?

Его ответ прозвучал глухо, потому что она прижала его голову к своей груди. Она быстро отпустила его, чтобы не мешать ему дышать.

— Эдит скоро вернется, — радостно сказал он, сделав глубокий вдох. — Мне не терпится увидеть, что она мне привезет.

Элизабет улыбнулась, пытаясь взять себя в руки:

— Мы познакомим ее с Айвеном. Как ты думаешь, он ей понравится?

Люк наморщил лоб:

— Не думаю, что она сможет его увидеть.

— Знаешь, Люк, мы же не можем держать его при себе, — засмеялась Элизабет.

— Может, Айвена здесь вообще уже не будет, когда она вернется, — добавил он.

Сердце Элизабет глухо забилось.

— Что ты имеешь в виду? Он тебе что-то говорил?

Люк покачал головой.

Элизабет вздохнула.

— О, Люк, то, что ты так привязался к Айвену, совсем не значит, что он тебя бросит. Я не хочу, чтобы ты боялся этого, как я всегда боялась. Я привыкла думать, что все, кого я люблю, обязательно уйдут от меня.

— Я не уйду. — Люк ласково посмотрел на нее.

— Я обещаю тебе, что тоже никуда не уйду. — Она поцеловала его в макушку и откашлялась. — А что вы с Эдит интересного делаете? Ну, например, ходите в зоопарк или в кино?

Люк кивнул.

— Ты не против, если я как-нибудь пойду с вами?

Люк радостно улыбнулся:

— Да, это было бы здорово! — Он ненадолго задумался. — Мы с тобой похожи, да? То, что моя мама уехала, похоже на то, что сделала твоя мама, правда? — спросил он, дыша на столешницу и выписывая пальцем свое имя на запотевшем стекле.

Элизабет похолодела.

— Нет, — резко ответила она, — это совсем другое. — Она встала из-за стола, включила свет и начала вытирать столешницу. — Они совершенно разные люди, и тут нет ничего похожего! — Ее голос дрожал, пока она яростно орудовала тряпкой.

Подняв голову, чтобы посмотреть на Люка, она увидела свое отражение в стекле оранжереи и замерла. Исчезло все ее самообладание, вся только что проснувшаяся нежность, она выглядела обезумевшей женщиной, которая скрывается от правды, бежит от всего мира.

И тогда она поняла.

И воспоминания, которые скрывались в темных углах ее памяти, начали медленно выползать на свет.

Опал, — осторожно позвал я, стоя у входа в ее кабинет. Опал казалось такой хрупкой, я боялся, что от малейшего шума она может разбиться.