— И я им не нужен в мирное время, — сказал Ларри. — Я и себе-то не нужен в мирное время. Страшно обидно получается — уникальный талант, а в мирное время не нужен. А если нужен, то на всякие гадости. Следовательно, война — это тоже гадость, но какая-то общепринятая.

— Да, — сказал старик. — Учтите — когда войны нет, пропадает надобность в воинской доблести, и все мужчины превращаются в хлюпиков. И женщины рожают от них еще больших хлюпиков. Без войн человечество вырождается. Поэтому победители всегда насилуют женщин побежденного народа — чтобы улучшить породу. Природа мудра, и природа не позволит нам перестать воевать.

— Не слушайте вы его, — сказала Ларри какая-то подошедшая женщина. — Он сумасшедший. Пойдемте домой, генерал. Эмма опять потеряет вас.

— Значит, договорились, — сказал старик. — Завтра вы звоните мне. Такие люди нужны нации.

— Конечно, — сказал Ларри.

Старик ушел, ведомый под локоть дамой. Ларри сидел и смотрел им вслед. Какая жалость, подумал он. А то действительно бы — шофером на дальние рейсы, день и ночь за рулем, дорога навстречу, люди и машины, Козак рядом, это обязательно, чтобы Козак был рядом… Эта картина прокрутилась перед глазами так ярко, что он даже почувствовал запах горячего мотора и дорожной пыли и услышал шлепки разбивающейся о стекло саранчи… Надо было двигаться к «Аттракциону», было уже без пятнадцати пять. Когда Ларри обогнул отель и вышел на рыночную площадь, он понял, что что-то случилось.

Народ толпился неподалеку от «Аттракциона», и там же стояли две полицейские машины. Ларри подошел поближе. Несколько полицейских разгоняли толпу, кричали: «Расходитесь, расходитесь, господа, не мешайте расследованию!» Им удалось освободить от людей круг метров двадцать в диаметре. Посередине круга лежал на земле человек, и, хотя он лежал лицом вниз, Ларри сразу понял: это был Ник. Рядом с ним стояли полицейский офицер, жандармский офицер и двое из оккупационной администрации. Полицейского офицера Ларри знал. Он протиснулся к нему, сказал, что, кажется, знал погибшего и просит разрешить произвести опознание. Офицер пристально посмотрел на Ларри и разрешил. Ларри подошел к трупу, наклонился, потрогал голову. Это, конечно, был именно Ник — Ник, убитый выстрелами в спину и затылок. Пуля прошла через глазницу, и вместо глаза пузырем выпирал черно-багровый сгусток.

— Слушаю вас, — сказал полицейский офицер.

— Это Николас Алан Кинтана, рождения тысяча девятьсот двадцать шестого года. Места постоянного жительства и рода занятий не знаю. Видел его сегодня три часа тому назад.

— Откуда вы его знаете? — спросил офицер.

— Были вместе на фронте. Потом изредка встречались. Если не считать сегодняшнего дня, то последний раз года два назад.

— А что было сегодня?

— Да ничего не было. Он пришел ко мне после выступления, хотел о чем-то поговорить, но я был выжат как лимон. Он побыл немного со мной и ушел. Немного, кажется, обиделся. Но я ничего не мог — ни говорить толком, ничего…

— Но о чем-то он говорил?

— Нет. Он понял, что я гиббон гиббоном, ну и… Он хотел зайти завтра вечером.

— Зайти? Откуда?

— Он не сказал, где остановился.

— Какие у вас были с ним отношения?

— Приятельские. Не слишком тесные, но хорошие.

— Почему, вы думаете, он пошел к вам снова?

— А он шел ко мне?

— Уверен в этом. Он вышел из отеля и очень быстро, почти бегом, направился сюда. И какой-то мотоциклист подъехал к нему сзади и выстрелил. Так почему он шел к вам?

— Не знаю. Он не собирался сегодня. Мотоциклиста поймали?

— Где там… Чем он, по-вашему, занимался?

— Два года назад он начинал заниматься журналистикой. А что он делает сейчас… делал… извините.

— Новая мода — журналистов убивать… Хорошо хоть, что не полицейских.

— Убивать полицейских — это мода будущего сезона, — сказал Ларри.

— Не надо так шутить, — сказал офицер.

— Я не шучу, — сказал Ларри. — Я прогнозирую.

— Вы серьезно?

— Боюсь, что да.

— А где вы были сами с четырех до половины пятого?

— Гулял, — сказал Ларри. — Но алиби у меня есть.

— Я вас не подозреваю.

— Спасибо.

Офицер посмотрел на Ларри и еле заметно усмехнулся.

— Вы оказали помощь следствию, — сказал он. — Благодарю вас.

Нам надо занести показания в протокол — не пройдете ли со мной в машину?

— Пойдемте лучше в помещение, — сказал Ларри. — Там удобнее.

Они составили протокол опознания. Ларри подписался, и офицер ушел, еще раз поблагодарив его за помощь следствию.

— Ты видел, как это было? — спросил Ларри Козака, когда они остались одни.

— Нет, — сказал Козак. — Я на стрельбище нашем порядок наводил.

— Американец не появлялся?

— А чего ему тут делать?

— Хотел за нами заехать — приглашал на коньяк.

— Не было еще.

— Я наверх пойду, — сказал Ларри. — Если он приедет — зови.

В своей комнате Ларри растворил окно и сел на подоконник, обхватив руками колено. Смерть Ника не произвела на него особого впечатления, она каким-то образом вписывалась в структуру момента и потому не казалась собственно смертью и не вызывала особых эмоций — так, отстраненная жалость к Нику, как к проигравшему игроку. А ведь он искал меня, он несся сломя голову, чтобы меня предупредить о чем-то, подумал Ларри, подумал больше для того, чтобы растормошить в себе чувства, потому что специально думать об этом было не обязательно, это и так было ясно. Как ясно было и то, что бежал Ник не за тем, чтобы уберечь меня, а потому что у него у самого вдруг что-то сорвалось… Ларри поискал в карманах и выложил рядом с собой на подоконник две визитные карточки: американца и сумасшедшего старика. У меня алиби, ни к селу ни к городу подумал он, и тут же возникла откуда-то известная фраза: «Было бы алиби, а трупы найдутся…» Так… трупы… трупы, кажется, действительно найдутся. Предположим, что я понадобился хозяевам Ника. Ник знает меня, знает, что давить на меня бесполезно, и пытается втолковать им это. Они понимают, но — но делают вид, что не понимают, и посылают Ника именно затем, чтобы он давил. Ник настраивает меня на соответствующий лад. А потом они посылают еще одного, который имеет целью сделать так, чтобы меня не было сегодня после пяти в обычном месте. Все понятно? Сегодня произойдет покушение на кого-либо из чинов оккупационной администрации или на какого-нибудь заезжего генерала — в моем стиле и с оставлением на месте преступления моей визитной карточки. И все. Я в их руках. Теперь они могут получить от меня сполна все то, что им нужно. А Ник? Он что — взбунтовался? Или ему пришлась не по нутру роль настройщика? Ну да, может быть, у Ника на меня свои планы, у его хозяев — свои. Или не у хозяев, а у соперничающей группировки, догадался Ларри. Все становится на места. Это несущественно, кто именно чуть-чуть не уловил меня, какие именно ловцы человеков (ему вспомнилось утреннее предупреждение Рисетича о каких-то неизвестных патерах, и мелькнуло на миг, что он, Ларри, понадобился в известных целях церковникам, — клерикальные террористы, подумал Ларри, военизированная организация «Непорочное зачатие» — хорошо звучит!) — несущественно, пусть это американская разведка, или имперская, недоразгромленная и, по слухам, продолжающая свою деятельность, или террористы, или еще кто-то — главное, я чуть было не превратился в чей-то инструмент, в оружие… Но Ник, не желающий отдавать меня в чужие руки, не желающий, вернее, выпускать меня из своих рук, побежал, чтобы меня предупредить, — и предупредил. Спасибо, Ник, ты выручил меня еще раз.