Ярость Фрике. – Бесполезные утешения. – Удивление человека, который обычно ничему не удивляется. – «На помощь!» – Выломанная решетка, оглушенный часовой. – Два сильнейших удара кулаком. – Воспоминания о кукольном театре на Елисейских Полях. – В тюрьме Полишинель дубасит комиссара, раздает оплеухи жандармам и запирает их вместо себя. – Что задумали двое французских моряков, забрав одеяния двух португальских таможенников? – Туземцы Тимора. – На горе. – Бесхозяйственность белых людей. – Поле зерна. – Помали – Табу жителей Тимора. – Фрике заявляет, что через сутки он отправляется на Суматру.

Фрике со своей веселой парижской беззаботностью обычно умел сохранять ледяное спокойствие, которое, и это можно смело утверждать, не оставляло юношу никогда, даже в самых отчаянных ситуациях. Тот ужасающий гнев, овладевший молодым человеком, когда он осознал, что стал пленником португальских таможенников, потряс Пьера ле Галля. Видя столь необузданную ярость, совершенно не характерную для его друга, мастер-канонир уже и не знал, как себя вести.

Он пытался, но тщетно, успокоить парижанина несколькими сердечными фразами. Однако вмешательство бретонца лишь вызвало новый приступ гнева.

– Негодяи!.. Презренные мерзавцы!.. Что мы им сделали? Что им сделал этот несчастный малыш, что они столь бесчеловечно разлучили его с нами, с его единственными защитниками?

Молодой человек, как всегда благородный и великодушный, позабыл о собственных несчастьях и не мог думать ни о чем другом, кроме маленького китайца, чья судьба внушала ему смертельную тревогу.

– Malar Doué! Malar Doué! – выругался Пьер ле Галль.

Достойный матрос, будучи истинным бретонцем, почти никогда так яростно не ругался. Это отступление от сложившихся правил свидетельствовало о его крайней растерянности. И то, что «громы и молнии» всех стран и народов никак не участвовали в речи мастера-канонира, указывало, насколько плохи дела.

Фрике вновь заговорил, и голос его срывался.

– Оказаться за решеткой одним разом больше или одним разом меньше – для нас это ерунда. Мы прошли сквозь такое пекло, что даже чертям в аду стало бы тошно! Но бедный ребенок, без средств к существованию, без защиты, среди пиратов без сердца и души, среди этих бесчестных чиновников, этих сообщников бандитов… что с ним станется? Черт возьми, тут долго думать не надо. Они продадут его, как продают скот. А мы сидим здесь, беспомощные, безоружные, и грызем локти. Но нет, я это так просто не оставлю. Пускай я сломаю все ногти, ковыряя камни темницы, или пробью стены головой, но я выйду из этого проклятого места и порву в клочья мерзавцев.

– Отлично сказано, матрос, я с тобой. Мы разнесем с тобой эту стену, которая не должна быть слишком крепкой. Ха! Из чего она сделана: из грязи и плевков.

– О! – продолжил Фрике с удвоенным гневом, который заставлял дрожать голос парижанина. – Это не принесет им удачи, если они осмелятся поднять руку на нашего приемного сына. Как и всем другим, кто пытался встать у нас на пути. Вспомни о Мажесте: когда мы забирали его, мы были беспощадны. Трусы!.. Они лишь могут нападать на детей. Ведь бедные малыши – существа беззащитные, и их пожалеют даже дикие звери, а вот люди способны их мучить. Я сам, будучи обездоленным, слишком много страдал в жизни, чтобы не сочувствовать детям. Прежде всего я обращаю внимание на слабых, и мое сердце сразу же толкает меня навстречу угнетенным. Слава Богу, природа одарила меня мускулами борца, и это неслучайно. Итак. Заставим же работать наши мускулы. А ну-ка, Пьер, доставим хлопот этой проклятой банде пиратов.

– В добрый час, сынок. Я рад видеть тебя таким. Веришь ли, ты страшен в гневе, и мне бы не хотелось оказаться в шкуре этих чертовых португальцев… Нет, не хотелось бы! Я отлично тебя понимаю. Ты их в клочья разнесешь. И ты отлично знаешь, что твои приемные дети – и мои дети тоже. Мы все составляем одну большую семью матросов, лихую семью. Вот мое мнение! И пусть кровь не так быстро прилила к моей голове, как к твоей, сейчас я взбешен как никогда. Да у меня кожа дымится, а кулаки так и чешутся! Я решительно настроен начать кампанию по высадке. Но достаточно болтовни. Лучшее средство спасти юнгу заключается в том, чтобы завязать языки узлом, а не трещать как попугайчики. И, прежде всего, надо проделать дыру в стене этой халупы. У тебя есть нож?

– Есть, но я не хочу его затупить, я сохраню его острым и, если понадобится, всажу по самую рукоять в живот первого встречного, кто попадется мне под руку. Еще у меня есть револьвер американца. Но я опасаюсь, что после нашего заплыва патроны отсырели. Неважно. Долбить отверстие в стене слишком долго. Мы должны найти более эффективный способ нашего освобождения. Я так хочу. Мы выберемся отсюда не позже, чем через два часа, или я больше не Фрике, Малыш-Парижанин.

– Что ты скажешь, если мы начнем с того, что обследуем решетки?

– Ты чертовски прав. Одно из двух: или решетки находятся в плохом состоянии, и их будет легко вырвать; или же они закреплены намертво, в последнем случае мы используем их как «штопоры», с помощью которых вырвем кусок потолочного перекрытия. Встань-ка поближе к стене. Отлично. Помоги мне взобраться. Раз и два! Черт возьми! Они держатся. Эти негодяи знают о существовании цемента.

– Смелее, матрос… Смелее! Тяни! О! О! Тяни, что есть мочи!

– Черт возьми, они поддаются. В конечном итоге я их выдерну, если ты только сможешь долго держать меня…

Снаружи раздался суровый голос, велевший молодому человеку заткнуться. Фрике заметил в темноте черный силуэт и увидел, как поблескивает ствол ружья. Он бесшумно спустился и сообщил товарищу:

– Этого только не хватало. Они поставили около нашей двери часового. Эти мошенники находят время и силы, чтобы сажать в тюрьму да еще и охранять честных людей, в то время как морские пираты занимаются у них под носом не только контрабандой, но и договариваются с таможенниками, как мошенники на ярмарке. Впрочем, этот плохо одетый паяц волнует меня так же, как папуасские ритуальные столбы. Сейчас я снова заберусь наверх, но, прежде чем закончить с решеткой, давай-ка договоримся о том, как будем действовать, чтобы не допустить какой-нибудь оплошности. Итак, решетку я вырву где-то через полчаса. Как только путь на волю освободится, я брошусь вперед, часовой заметит меня, выстрелит и промахнется. Тогда я прыгну, схвачу его за воротник и придушу, до смерти ли нет, это уж как получится. Ты идешь прямо вслед за мной. Если кто-то встанет на твоем пути, то ты расправляешься с любым, кто попадется под руку. А оказавшись на улице, определимся по обстановке.

– Это так же просто, как раскурить трубку.

Фрике вновь начал свое восхождение, и вдруг где-то рядом с часовым раздались пронзительные крики. Высокий детский голос с ужасающим акцентом звал на помощь. Молодой человек почувствовал, что дрожит.

– Тысяча чертей! Это Виктор! Горе любому, кто его тронет.

Страх и ярость удесятерили силу парижанина, придали его движениям небывалую мощь. Упираясь коленями, головой, плечами, он сжал решетку в могучих руках и рванул, выкладываясь до предела.