– Что же, кхе-кхе… он такой грязный, а?

– Изгваздался, ваш’милость.

– Долго полз, а?

– Надо полагать, долгонько, ваш’милость.

– Кхе-кхе… и что за тряпица на лице? Проверьте, Паллад.

– Ух, ваш’милость! С глазом-то у него плохонько. Совсем, будем говорить, не видит глаз-то.

– Да? Кхе-кхе… Паллад, а он жив ли вообще? Может, вы зря… ну-ка, ну-ка, вижу… жив.

– Точно, жив, ваш’милость. Дернулся.

– Эй, милейший!

Меня толкнули, и сознание окончательно вернулось ко мне. Я заморгал, потому что стало светлее – туман сгинул, уступив место хмурому осеннему дню. На фоне серого неба виднелись две головы. Я лежал в траве лицом вверх. Тяжелый, спертый воздух болот развеялся, дышать стало легче, дул прохладный ветерок; слышались ржание лошадей, скрип, голоса. Упираясь в землю локтями, я приподнялся.

Один из стоящих рядом оказался мужчиной немного старше меня. Низкорослый, широкий в плечах и с такой короткой толстой шеей, что казалось, будто голова его растет прямо из тулова. Кряжистый – вот какое слово всплыло в моем сознании при первом же взгляде на него. Он был облачен в доспех, но без шлема, а в руках сжимал копье.

Второй выглядел куда старше из-за густой белой бороды и глубоких морщин, что залегли под маленькими темными глазками и на высоком его лбу. Смешная круглая шапочка венчала голову, просторные и богатые одежды развевались на ветру.

– Пришел в себя, ваш’милость, – сказал человек с копьем, которого второй поименовал Палладом. – Так, может, сразу же его и пырнуть? – Он вопросительно приподнял копье. – В животинку, будем говорить, ткнуть, он и окочурится. Я его назад в болото стащу, там небось мертвяков хватает, одним более, одним менее…

Я хоть и пришел в сознание, но еще не слишком-то хорошо понимал, что творится вокруг. С этого места видны были походные тарабаны, лошади и вооруженные люди. Слегка поворотившись, я разглядел, что позади ровный луг сменяется бурыми островками, меж которыми темнеет вода – болото было неподалеку.

Пожилой господин все еще присматривался ко мне; уразумев, что он пребывает в нерешительности, Паллад занес копье.

– Так пырну – и ладненько? – спросил он.

Я сжался, в испуге прикрывая живот руками, закашлялся и прошептал:

– Вы алхимики?

Господин поднял руку, останавливая ретивого Паллада:

– Погоди! Что он сказал? Кхе-кхе… алхимики?

– Вроде того, ваш’милость.

– Почему вы упомянули их? – обратился ко мне господин.

Я не смог ответить, меня одолел кашель – и не кашель даже, а будто ножом прорезающий глотку припадок харканья, почти что рвоты. Согнувшись в три погибели, я дергался и хрипел, извергая болотный туман, а он незримыми комками прозрачной слизи вылетал изо рта и растворялся в хладном воздухе.

– Он сказал – алхимики! – провозгласил господин. – Что представляется мне весьма занятным совпадением, кхе-кхе… Паллад, не будем пока убивать этого незнакомца. Ведите его за мной.

Развернувшись, господин степенно зашагал прочь, а Паллад ухватил меня за плечи и могучим рывком заставил подняться на ноги.

– Идем-идем… – приговаривал он, волоча меня через лагерь. – Побеседуешь с его милостью Браманти, может, не станем тебя жизни лишать.

* * *

И опять земляная тропинка между кустами и двухметровой кованой оградой Дома культуры. От вокзала я пошел через пустырь – снова сюда занесло! Заколдованное место какое-то. Хотя подозреваю, это просто потому, что я понятия не имею, что теперь делать и куда идти. Паранойя! Никто меня не преследует, никто под дверью квартиры не дожидается, никому я не нужен. И Вовик наверняка сам из окна выпал. А я как дурак последний по вокзалам прячусь и шмотки меняю, чтоб не узнали. Глупости это всё! Разыгралось воображение… Надо или на работу топать, или домой возвращаться, а начальнику позвонить, сказать, что прихворнул. Тем более знобит что-то, и вправду хреново себя чувствую. Кстати, я здесь Вовика пару раз видел вечером, когда с работы возвращался. И не одного, а с какими-то хмырями, наверное, с наркодилерами, или как они там называются.

За оградой возле здания ДК толпятся люди. Останавливаюсь, вытягиваю перед собой руку с растопыренными пальцами – они уже не дрожат. Что-то не так. Может, я все же попробовал эту Вовикову гадость? Нет, я ведь помню, как перед лифтом достал коробок, открыл и заглянул внутрь – но наркотик не употреблял! Не было этого, я даже забыл уже, как выглядело то, что лежало в коробке´. Интересно, как такое можно забыть? Надо проверить…

Иду дальше, сую руку в карман. Нащупываю коробок. Под дождем тихо шелестят кусты, за оградой люди входят в ДК. Шелест превращается в громкий хруст. Оборачиваюсь.

Грязный передок машины выдвигается из кустов. Успеваю заметить два лица за лобовым стеклом, сначала с перепугу прижимаюсь спиной к ограде, а после дергаюсь влево. Ноги скользят по влажной земле, разъезжаются. В последний момент, уже чувствуя нарастающее давление, я все же отпрыгиваю и выдираюсь из узкого – а через мгновение вовсе исчезнувшего – пространства между машиной и оградой.

Со скрежетом передок бежевых «Жигулей» вминается в ограду. Падаю. Распахиваются боковые двери. Толстяк, что-то орущий в мобильный телефон, выскакивает наружу, с другой стороны возникает водитель. Я поднимаюсь и пячусь. Водитель перелезает через смятый капот, вдвоем они идут ко мне. Похожи друг на друга, хотя один толще, второй тоньше, но оба – мужчины среднего возраста в одинаковых костюмах василькового цвета. Толстый что-то говорит в трубку. Разворачиваюсь и бегу вдоль ограды, а сзади доносится топот, крик:

– Влево, влево давайте!

Бегу, цепляясь полами куртки за кусты. Двор вокруг ДК квадратный, до угла ограды недалеко, а дальше – тротуар, улица, пешеходы, машины… Впереди появляются четверо; двое бегут мне навстречу, двое наискось, ломая кусты. И парочка из машины приближается. Хватаюсь за скользкие, холодные прутья, просовываю между ними ступню. Расстояние такое, что она влезает до половины и застревает. Уже совсем близко громкое дыхание, треск ветвей. Я наконец дотягиваюсь до верхнего горизонтального прута. Хватают снизу – исступленно дергаю ногой и переваливаюсь через ограду, оставив кроссовку в руках толстяка. Куртка с треском рвется, зацепившись за что-то, падаю – хорошо, там земля, не асфальт, – вскакиваю, бегу, прихрамывая… и звук выстрела слышу уже после того, как кончик раскаленной спицы пронзает мне бок.

Задний двор Церкви Космического Несознания: асфальтовая площадка между подъездной дорогой, ограждением и стеной ДК. Здесь рампа, у которой приткнулся фургон. Дверца распахнута, шофер сидит на подножке, а позади грузчики вытаскивают из фургона какие-то свертки, заносят в двери склада над рампой.

Дождь прекратился, но асфальт темный, мокрый. Я иду, ступая в лужи то подошвой кроссовки, то ступней в носке, припадая на левую ногу, обеими руками держась за бок. Там влажно и тепло, хотя крови не очень много – под курткой толстый свитер. Слабости пока нет, но больно: при каждом шаге в боку словно длинный шуруп проворачивается. Обернувшись, вижу, как четверо в васильковых костюмах спрыгивают с ограды. Они еще далеко, но я ускоряю шаг, даже пытаюсь бежать – но нет, слишком больно.