— Да.

— На холодное оружие допуск есть, не знаешь?

— Да у него на все есть допуск, Аркадий Михайлович. И на холодное, и на огнестрельное, на что хотите. Люша говорила, что он постоянно учится и имеет право подписи на все доступные виды экспертиз.

— Люша?

— Старший лейтенант Валентина Горлик, — поправился Роман.

Услышав имя Люши, Анна подняла голову и начала, не скрываясь, прислушиваться к разговору.

— Отлично. Тогда его здесь попросят быстро провести предварительное исследование ножа, пусть посмотрит, похож ли он на то оружие, которым были убиты Анисимов и Юрьев. А потом уж следователь постановление вынесет, все будет честь по чести, материалы передадим в Шолохов, все-таки на их территории два эпизода оконченных, а в Сереброве только один, и тот — покушение.

— А Борискин?

— Борискина нужно еще отрабатывать, там же не ножевые, а черепно-мозговая. Если Борискина докажут, тогда будут решать, забирать дело в Серебров или оставлять в Шолохове.

— Понял.

— Ты… Это… Билет взял?

— Да, на двадцать один пятнадцать.

— Может, в больницу успеешь? А то жених когда еще доедет, а девчонка там одна…

— Говорите адрес.

— Первая градская больница, Анютка знает, это недалеко.

* * *

Люша лежала в палате с полностью забинтованной головой, только глаза виднелись, ноздри и губы. Анна села на край койки, взяла ее за руку.

— Люша, ты как? Очень больно?

— Очень, — прошелестел из-под бинтов ее голос. — Но больше обидно. Свадьба же, платье… Ресторан… Теперь Димка меня бросит. Я стала уродиной.

— А говорить тебе не больно? — спросил Роман.

— Пока еще ничего. Меня накололи, обезболили. Но когда действие обезболивающих закончится, вот тогда будет действительно фигово.

Было видно, что ей на самом деле очень больно и каждое движение губ причиняет страдание.

— Бедная моя Люшенька, — Анна ласково гладила ее по руке, — ты не думай ни о чем плохом, мы с тобой, и Дима скоро приедет, ему уже сообщили. Мы все с тобой. Роман, правда, сегодня домой возвращается, ему на службу нужно, но мы-то останемся с тобой. Я буду целыми днями здесь сидеть, чтобы ты не скучала, буду ухаживать за тобой, книги вслух читать. У меня знаешь какой навык чтения? О-го-го! Я бабуле своей шесть лет вслух читала. Ты не переживай, через три недели наденешь свое свадебное платье и пойдешь с Димкой под венец, он же умный, ты сама говорила, что он — гений, а если гений, то не может не понимать, какая ты замечательная и лучше тебя никого нет на свете. Он же не за красивое лицо тебя любит…

Голос Анны журчал и успокаивал. Она не задавала вопросов, чтобы не заставлять Люшу отвечать, просто говорила, говорила, говорила и гладила ее по руке, словно заговаривала или гипнотизировала. Через какое-то время Люша задышала ровно, глаза закрылись. Она задремала под монотонное ласковое бормотанье.

Дзюба и Анна сидели, боясь пошевелиться и разбудить Люшу. Но когда в палату ворвался Дима, девушка моментально открыла глаза. Дзюбе даже показалось, что она проснулась ровно за секунду до того, как распахнулась дверь и появился эксперт с перекошенным от тревоги и страха лицом.

— Димка… — прошелестела Люша. — Свадьба отменяется?

— Да почему? Я с врачом говорил минуту назад, он сказал, что только лицо повреждено. Тело-то в порядке, ходить сможешь через три недели?

— Но лицо же…

— Люшенька, платье надевают не на лицо, а на тело. И вообще, не волнуйся ни о чем, сейчас самое главное — покой и положительные эмоции. Смотри, я уже все придумал: покупаем тебе густую вуаль, и ты не переживаешь о том, что кто-то что-то там видит. Лично я, например, ничего такого не вижу.

— Не видишь, потому что бинты. Вот их снимут — и сразу все увидишь. И бросишь меня.

— Во-первых, я все равно ничего не увижу, потому что красота в глазах смотрящего, — уверенно и весело проговорил Дима, и этот его тон ну никак не вязался с бледным напряженным лицом. — Я тебя люблю, и ты всегда будешь для меня самой красивой. А во-вторых, неужели я похож на умственно неполноценного? Я же гений! И это значит, что я вижу не оболочку, а суть. Суть-то, я надеюсь, не изменилась?

— Вроде нет.

Дзюбе показалось, что Люша улыбнулась бы, если б смогла. Ах, какая у нее была улыбка… Неужели больше не будет?

— Знаешь, что самое обидное? — проговорила Люша. — Я все время думала неправильно. И на этого психа нарвалась совершенно случайно, по собственной глупости.

— Люшенька, милая, я тебе тысячу раз говорил и снова повторю: ничего случайного в этой жизни не бывает. Ты не нарвалась на психа, ты целенаправленно шла к нему, потому что тебя вела твоя потрясающая интуиция. Просто ты еще не умеешь ее хорошо слышать и понимать. Но когда мы поженимся, то под моим чутким руководством ты овладеешь этим искусством в совершенстве, я тебе обещаю. Я же гений.

Анна отступила к двери и сделала Дзюбе знак: пора уходить. Они вышли из палаты и направились к выходу.

— Ты заметил, как Димка заговорил? — спросила Анна уже на улице. — В Шолохове мы сквозь его обрубки фраз продирались, как сквозь джунгли. А сейчас прямо соловьем поет.

— Стресс. И потом, он же гений.

— А при чем тут?

— Он понимает, что одно дело — разговаривать со здоровыми и спокойными людьми по делу, и совсем другое — говорить с человеком, только что пережившим страшное потрясение, получившим тяжелые травмы и едва не погибшим. Гений может все. А влюбленный гений может даже невозможное.

Из наркоза выходил долго, тяжело. Просыпался, приоткрывал глаза, видел чье-то лицо — то сына Олежки, то Костино, то врача, то кого-то незнакомого. И еще одно лицо виделось, с миндалевидными, чуть раскосыми глазами, сверкающими из-под темно-рыжей длинной челки, но чье это лицо — генерал вспомнить не мог, просто почему-то обрадовался, когда увидел его. Он просыпался и засыпал снова. Когда пришел в себя окончательно, рядом никого из персонала или близких не было, за ширмой слышались звуки, издаваемые больными на соседних койках. Приснились ему те лица или в самом деле были? Шарков не знал. Скосил глаза на окно: темень. На противоположной стене висят часы, но положения стрелок он разглядеть не мог.

Нащупал пульт, нажал кнопку, вызывая медсестру. Та появилась через секунду, словно из воздуха материализовалась. Симпатичная, средних лет, с крашенными хной волосами, выбивающимися из-под светло-зеленой форменной шапочки.

— Как вы себя чувствуете? Сейчас подойдет доктор.

— Погодите, — остановил ее Валерий Олегович. — Сколько времени прошло после операции?

— Семь часов.

— А который час?