— Хорошая шутка. Надо запомнить! — засмеялся Жолтиков, обнажив художественные зубные протезы.

— Нет, ты действительно думаешь, меня из-за Горчака не пригласили?

— Наверное, во избежание лишних ассоциаций. Шеф ведь тоже там кредит брал и тоже не вернул…

— А почему же он тогда мне «Фили» отдает?

— Потому что доверяет. Ты, кстати, сколько принес?

— Как договаривались, — ответил Свирельников и под столом ногой подвинул чемоданчик помощнику префекта.

— К тому, о чем договаривались, добавь еще половину.

— За что?

— За доверие. Горчаков. Раз! Какая-то статья нехорошая про тебя в «Колоколе» завтра выходит. Два!

— Не выходит!

— Замечательно, но это дела не меняет.

— Мне надо подготовиться…

— Готовься. Кто тебе мешает?

В это время принесли суши с лососем и ананасный сок.

— Ты что шефу подарил? — спросил Болеслав, жуя.

— Кинжал. Старинный, кажется аварский… — с трудом ответил Свирельников, расстроенный новыми расходами.

— А твой Веселкин подарил рисунок Сомова. Эротический. Знает, чертяка, что шеф галерею к дому пристроил.

— Почему «мой»?

— Ну не мой же! Вы вроде друзьями были? Как ты, кстати, с ним договорился? Все очень удивились, когда он с дистанции сошел.

— С бывшими друзьями и с бывшими женами труднее всего договариваться! Но у меня получилось! — усмехнувшись, сообщил Свирельников.

— С женщинами вообще трудно, — со знанием вздохнул Жолтиков.

— Слушай, Болеслав, — взмолился директор «Сантехуюта», — поговори с шефом! Пятьдесят процентов тяжело. Двадцать! А?

— Михаил Дмитриевич, запомни: если покупают Клондайк, не торгуются! Не жадничай. Когда я похудел, знаешь, сколько костюмов пришлось выбросить? Чокнуться можно. Но есть потери, которые вознаграждаются. Понял?

Сказав это, он залпом допил сок, подхватил чемоданчик и, покачивая им, направился к выходу игривой походкой.

— Пидарас! — пробормотал Свирельников.

Он мстительно вообразил, как через Алипанова выйдет на рубоповцев, напишет заявление о вымогательстве, передаст этому извращенцу меченые доллары и прямо здесь, в «Сушке», Жолтикова повяжут. Как он будет вопить, что это провокация и деньги ему подбросили! А потом во всех газетах: «Бывший депутат арестован при получении взятки». Затем Болик, конечно, сдаст шефа. Эта сволочь будет галереи строить, а ты, как сявка, теперь ищи деньги! И хотя Михаил Дмитриевич прекрасно сознавал, что никогда ничего такого не сделает, от воображаемой картины ему полегчало. Он вынул телефон и набрал номер Алипанова.

— Аллеу!

— Это я.

— Ну и что там с «Жигулями»?

— Я же говорил: «жигуль» исчез, зато теперь какая-то «девятка» привязалась!

— Во как! Ну и какого цвета «девятка»?

— Темно-синего.

— А номер? Записал?

— А-281-ММ.

— Молодец! Я бы с тобой в разведку пошел. Что еще заметил?

— Водитель, по-моему, похож на Эльвириного мужа…

— Ну наблюдательный же ты парень! Докладываю. Майор Белый застрелился в девяносто шестом году…

— Из-за чего? — похолодел Свирельников.

— Вообще-то он страдал депрессиями после Афгана. Но застрелился из-за жены. Застал ее…

— С кем?

— С соседом.

— С каким еще соседом?

— По лестничной площадке. А чего ты так огорчился? Радуйся, что не из-за тебя.

— Ты меня не понял.

— Все я понял. Ты, Михаил Дмитриевич, конечно, выдающийся мужчина, но если женщина изменяет мужу, то, поверь, не только с тобой. Проходной двор он и есть проходной… Я внятен?

— А что же это тогда за «девятка»?

— А это очень даже хорошая «девятка». «Контрнаблюдение» называется.

— Так это твой человек?

— Мой. Он за тобой немного поездит. Ладно? Ты сейчас где?

— На Маяковке.

— Какие планы?

— Хочу заехать к жене — о дочери поговорить.

— А что такое?

— Из института отчислили…

— Худо. Знаешь, что я тебя попрошу? Когда будешь с Тоней разговаривать, понаблюдай. Может, что-то тебе в ней странным покажется…

— Ты думаешь? Нет, исключено!

— Исключать нельзя ничего. Ты же сказал, что вы еще не развелись и фирма на нее оформлена.

— Она в этом ничего не понимает.

— Но ты все-таки понаблюдай!

— Хорошо, понаблюдаю. Слушай, я тебя еще хотел спросить…

— Про Эльвиру?

— Ну ты догадливый.

— Это не я догадливый, это мы, мужики, все одинаковые.

— Узнал про нее что-нибудь?

— Узнал.

— Ну и что с ней?

— Ушла в монастырь.

— Хорош издеваться! Я же серьезно.

— И я серьезно. Где-то под Серпуховом есть женский монастырь. Там она. Уже давно…

Тоня открыла дверь и несколько мгновений смотрела на Свирельникова как на случайного мужчину, позвонившего не в ту квартиру. Волосы она остригла и покрасила в золотистый цвет. Лицо светилось косметической свежестью, глаза лучились. Она вдруг напомнила Михаилу Дмитриевичу прежнюю юную студентку филфака, которой он страстно добивался когда-то, мучаясь надеждами и погибая от разочарований.

— Ну что ты стесняешься? Проходи! — пригласила она, словно наконец узнав его.

— Я не стесняюсь! Мне нужно с тобой серьезно поговорить!

— Серьезно?

— Да!

— Поговорим. Поставлю курицу — и поговорим! — спокойно сказала Тоня и, повернувшись, отправилась на кухню праздничной женской походкой.

На ней был бело-розовый спортивный костюм, загадочно обтягивающий тяжелые бедра. Эта обширность ниже талии отличала ее смолоду, и она с самокритичным юмором говорила, что среди других женщин всегда выделяется «ягодиц необщим выраженьем».

Познакомились они при обстоятельствах необыкновенных и даже забавных. На четвертом курсе зимой Свирельников, как всегда, приехал на каникулы к родителям: отсыпался, отъедался и листал телефонную книжку в рассуждении, какой бы из знакомых девушек позвонить. Невинности он лишился еще в свой первый ленинградский год во время вылазки в женское общежитие трикотажной фабрики «Красное знамя».

Из казармы туда можно было перебраться, не выходя на улицу, по крыше и балконам. Небезопасный этот путь назывался «тропа Хо Ши Мина».