Директор «Сантехуюта» подошел к сейфу, набрал шифр, открыл дверцу и, заслонив содержимое от гостя спиной, переложил в чемоданчик пачки долларов. Затем, закрыв «дипломат» на ключ и поставив рядом с сейфом, он взял банковскую упаковку тысячерублевок, надорвал, отсчитал пятнадцать бумажек, а остальное сунул в боковой карман пиджака.

— Вот, пожалуйста! — сказал Свирельников, возвратившись к изобретателю и выкладывая на стол деньги.

— Это что? — с тихим ужасом спросил Платон Марксович и посмотрел на глумливца огромными оскорбленными глазами.

— Это аванс. На период изготовления пробного образца я беру вас в штат. Получать будете пятьсот долларов, простите, евро в месяц. Расходы на комплектующие материалы — за мной. Когда ваше биде будет готово и я пойму, что оно может если не спасти мир, то хотя бы развлечь несколько сотен озабоченных идиотов, поговорим о цене изобретения. Идет?

— Я ухожу! — истерично объявил Чагин, не отрывая взгляда от денег.

— До свидания!

— Это насмешка!

— Это, надо полагать, единственное серьезное предложение в вашей жизни. Соглашайтесь! У меня мало времени.

— Нет!

— Учтите, когда завтра вы приползете сдаваться, вас даже ко мне в кабинет не пустят! — Говоря это, Свирельников медленно, по одной начал брать купюры со стола и прятать в карман.

— Подождите! — взмолился Платон Марксович. — Мне надо подумать…

— Думайте скорее! Человечество гибнет в сексуальном тупике!

— Издеваетесь?

— Нет, просто тороплюсь!

— Хорошо! Согласен! — махнул рукой Чагин и потянулся не к деньгам, а к бутылке.

— А как же принцип? Вы же трехрюмочник!

— Какие принципы, когда такая фрустрация! — воскликнул изобретатель и молниеносно выпил.

— Пишите расписку! — распорядился Михаил Дмитриевич. — На работу выйдете в понедельник. Устроим совещание со специалистами…

— Это надежные люди?

— Абсолютно!

Проводив Чагина, успевшего перед уходом махануть еще и пятую — «за взаимовыгодное сотрудничество», Свирельников позвал Нонну и со смехом рассказал ей про пикантное изобретение, которое только что купил. Секретарша смущенно поулыбалась, села к нему на колени и вздохнула:

— Крови пришли. В обед.

— Нон, я, наверное, женюсь! — сообщил Михаил Дмитриевич, целуя ее в шею.

— Ну и правильно — нечего шляться!

Она медленно, пуговку за пуговкой, расстегнула ему сорочку, некоторое время внимательно рассматривала крестик и, вздохнув, перекинула его Свирельникову за спину. Потом Нонна строго поглядела боссу в глаза, вытерла накрашенные губы платочком и распустила ему брючный ремень…

Михаил Дмитриевич часто назначал деловые встречи в «Суши-баре» на Маяковке, и курносая голубоглазая блондиночка в кимоно, встретив у входа, кивнула ему как старому знакомому. Пристрастился он к этому местечку во время своего недолгого романа с довольно популярной актрисой — ждал ее здесь после спектаклей. Познакомились они на одной из презентаций, куда в первый год вольной, безбрачной жизни Свирельников таскался часто. Женщина она была красивая, неглупая и в постельном смысле даже увлекательная, но за три месяца бурного романа ему стало совершенно очевидно, что, женившись, он получит в придачу весь ее театральный дурдом. А сам, скорее всего, станет для нее чем-то средним между бездарным худруком и подлым коммерческим директором, о которых любовница с неиссякаемой ненавистью рассказывала ему, отдыхая от объятий. К их разрыву актриса отнеслась с огорчением, но без истерики: словно после обнадеживающих кинопроб ее просто не утвердили на роль жены «нового русского». Расставшись, они потом время от времени случайно сталкивались в «Сушке», равнодушно чмокались, и у Свирельникова всякий раз возникало странное чувство, будто какая-то совершенно чужая женщина одолжила у его бывшей возлюбленной «на выход» это знакомое тело — красивое, соблазнительное, но выведанное до полного охлаждения.

Он поднялся на второй этаж, сел за угловой столик и раскрыл меню с цветными фотографиями блюд и ценами, помещенными в желтых «взрывных» звездочках. Заказав себе суши с тунцом и зеленый чай, Михаил Дмитриевич посмотрел на часы, определил, что примчался чуть раньше, достал телефон и набрал номер Алипанова.

— Аллёу! — после долгих гудков отозвался тот.

— Это я. Ну что?

— Есть очень интересная информация. Я бы даже сказал, леденящая! Но сейчас говорить не могу. Через полчаса.

— У меня тоже есть для тебя информация.

— Какая?

— Кажется, теперь за мной ездит другая машина.

— Неужели?

— «Девятка». Я записал номер.

— Не потеряй! Я тебе позвоню… — весело пообещал бывший муровец и отключил связь.

«Тьфу, черт! Мучайся теперь целых полчаса! — осерчал Свирельников. — Может, этот идиот из ревности убил Эльвиру?»

Чтобы отвлечься, он стал рассматривать парочку за соседним столиком. По виду старшеклассники, они со взрослой обстоятельностью расспрашивали официантку, из чего готовится суп «семь весенних ароматов моря», который, видимо, собирались заказать, а она отвечала им серьезно и даже с удовольствием.

«Ага, спросили бы они лет пятнадцать назад в диетической столовой возле метро „Бауманская“, из чего сварено харчо, им бы ответили! На всю жизнь запомнили бы!» — зло подумал Михаил Дмитриевич.

И ведь как все быстро переменилось! Совсем теперь не то, что во времена молодости, когда приходилось с Тоней отстаивать двухчасовую очередь в кафе-мороженое на улице Горького или с Петькой Синякиным хитростью пробираться в пивной подвал на Пушкинской. Потом, приезжая в отпуск из Германии, Свирельников был уже при деньгах и наловчился всовывать пятерку, а то и десятку швейцару, чтобы без всякой очереди оказаться в полупустом «Арагви» или в шумных «Жигулях», пахнущих разбавленным пивом и разваренными креветками.

А теперь в Москве рестораны на каждом шагу. Хочешь китайскую кухню? На! Японскую? Пожалуйста! Итальянскую? Без вопросов. Желаешь в настоящем ирландском баре испить «Гиннесса» цвета крепкого черного кофе? Запросто. Замечтал об айсбайне величиной с капустный кочан и литровой кружке холодного упругопенного баварского пива? Обожрись! Никаких проблем! Иногда Свирельников ощущал даже некую закономерную противоестественность того, что страна с разогнанной армией, пустыми заводами и заросшими сорняком полями, страна, растерявшая половину своих земель и неумолимо вымирающая, впала в эту обжираловку. Наверное, с полным желудком муки совести не так ощутимы. К тому же переедание ставит перед человеком проблему личного, а не общего выживания.

Странно… Очень странно, но, сравнивая свою советскую, скудную, боязливую жизнь с нынешней, Михаил Дмитриевич, почти не сознаваясь себе в этом, приходил к выводу, что та, прежняя, была лучше, во всяком случае — справедливее и честнее. Бога не помнили, со свечками по храмам не стояли, а жили-то праведнее! (Вот о чем надо спросить Трубу!) Нет, это, конечно, не значит, что никто не лгал, не обманывал, не воровал. Еще как! Но все это делалось словно бы вопреки и скрывалось, как дурная болезнь, от других и даже от себя. А теперь не жизнь, а какой-то публичный общенациональный конкурс на самый твердый шанкр!