Но возможно, все трубадуры и странствующие рыцари в конечном итоге становились похожими друг на друга. Страсть к дорогам и приключениям делала этих людей похожими на втянутых в постоянные коловращения перелетных птиц.

Сходство с де Орнольяком замечал и сюзерен Тулузы. Но сходство это было не внешним – Пейре был и оставался самым красивым мужчиной Прованса, чьи золотые, теперь уже с проседью волосы, белое чистое лицо, зеленые глаза и статная фигура вошли в легенды. Так что новое поколение не представляло уже иначе образ прекрасного принца, как только с лицом Пейре Видаля, в алом плаще и на прекрасном арабском скакуне.

Пейре походил на де Орнольяка в другом качестве, а именно – в невозможности зацепить его хитрым словцом, разозлить или поймать на крючок хорошо замаскированной уловки. Так же как эн Луи, Пейре не претендовал на трон Тулузы и при всей его внешней браваде ни разу не похвастался своему другу и покровителю – кем назвал его де Орнольяк в присутствии самого короля Ричарда. Кроме того, Пейре так и не согласился называть Раймона своим сеньором. Все это заставляло графа ворочаться по ночам, представляя, что в один из дней сын восьмого сына Гурсио, де Орнольяк, или Пейре наведаются к нему – потомку четырнадцатого сына Гурсио с требованиями уступить им трон по праву наследования.

Одного не перенял Пейре от своего учителя и названного отца – его пристрастие к выпивке. Как и все рыцари, Видаль пил вино и не притрагивался к воде, но вино не любил и знал свою меру. А значит, напивался редко и весьма неохотно.

Однажды, возвращаясь из Тулузы в Каркассон, Пейре остановился в небольшом трактире деревеньки, принадлежащей виконтам Фуа, где столкнулся с рыцарями-госпитальерами, с которыми воевал в святой земле.

Слово за слово, вино лилось рекой. Несколько раз Пейре пытался заплатить трактирщику и убраться, пока он еще мог ходить своими ногами. В гостинице на другом конце деревеньки он оставил Хьюго и верных ему людей, которые, случись хозяину задержаться дольше обещанного, могли не только поднять на ноги всю деревню, но и обыскать все дома и перевешать половину мужского население, чего, разумеется, не следовало допускать.

Собутыльники же нипочем не желали расставаться с Видалем, всякий раз усаживая его на место, затевая кидать на меткость кинжалы или рассказывать истории священной войны.

Но время шло, и постепенно стол, за которым пировали крестоносны пустел, а народа за ним становилось все меньше и меньше. Заметив это, Пейре только улыбнулся, припоминая давнее правило наемных вояк, гласившее: «За выпитое и съеденное платит последний».

Вскоре за столом остались только Видаль и постоянно и услужливо подливающий в его кружку усатый и невероятно широкий в плечах рыцарь, лицо которого можно было, наверное, назвать симпатичным, если бы не полное отсутствие передних зубов. Сквозь хмель Пейре слушал его жалобы на злобную и лихую женщину – супругу рыцаря, на которой его угораздило жениться четырнадцатилетним юнцом и которая отравляла его жизнь уже добрых тридцать лет. Стуча себя кулаком в грудь, рыцарь клялся, что у проклятой ведьмы имеется любовник, который наведывается к ней всякий раз, когда мужа нет дома. Быть же при жене постоянно он не мог, так как его сюзерен находился в состоянии нескончаемой войны с соседом, на которого они с завидной регулярностью совершали рыцарские нападения, перебираясь через полувысохший ров, штурмуя стены или продалбливая место, где упрямый сосед каждый раз заделывал дыру.

«Свежая кладка завсегда слабее старой», – учил рыцарь неопытного в делах осад городов и крепостей Пейре.

После чего господин давал немного времени на разграбление, за которое воины метались по домам и, пугая жителей, выносили оттуда все, что только удалось ухватить.

Как правило это оказывалась какая-нибудь ерунда, а то и вовсе дрянь. Один раз рыцарь приметил здоровенный мешок и, взвалив его на плечи, побежал с добычей к лазу. За спиной его при этом уже стучали копыта появившейся неведомо откуда стражи, но все же он не выпустил мешка. Когда же уже дома рыцарь развязал бечевку, там оказался битый кирпич, старая пакля и всякая другая дрянь.

Неприятель также совершал грабежи в крепости, в которой служил рыцарь. Но эти вылазки он никак не мог назвать рыцарскими, ругая почем зря коварного и хитрого соседа.

Слава богу, во время штурмов ни одна из держащих оборону сторон ни разу не обливала нападавших горячим маслом или кипятком, так как опасалась в следующий раз получить не менее «горячий» прием со стороны соседей. Во время наступления шаткого мира сеньор рыцаря так и вовсе был вынужден просить своего вечного противника не крушить его стены, как делал это он сам, а сносить ворота. Так как в его замке не было хороших каменщиков и частые набеги могли разрушить крепостную стену до основания, оставив замок голым и беззащитным.

Сосед же, как это уже было сказано, предпочитал латать дыру и не любил воздвигать новые ворота по той же причине – отсутствие хороших плотников и столяров, а также находящийся в его угодьях весьма дурной лес. В общем все выходило мирно и спокойно. Тем не менее рыцарь был недоволен имеющимся раскладом, считая самым виновным человеком во всех этих заварушках, набегах и негодной добычи свою жену, которая умела сглазить хорошую поживу, так что золото в мешке оборачивалось битым кирпичом и сором. У него же неприятель неизменно пер то хорошую кольчугу, то бочку с вином.

– Должно быть, в твою жену и вправду вселился дьявол, – посочувствовал Видаль рыцарю.

И тут же тот взглянул на него ясными трезвыми глазами, так что трубадура словно кто окатил холодной водой.

– Кто ты такой, что смеешь клеветать на мою жену?! – заорал рыцарь, кинувшись на Пейре.

Не удержав равновесия, трубадур упал на пол вместе со скамьей, на которой сидел, и заехал нападавшему сапогом в пах. Бросив несколько монет хозяину и не оборачиваясь на валявшегося тут же рыцаря, Видаль качаясь вышел из кабака.

Он хорошо знал деревеньку, потому как останавливался в ней всякий раз по дороге из Тулузы в Каркассон или наоборот, поэтому Пейре решил сократить путь до своей гостиницы и пойти через лес. Осень в этот год выдалась теплой, на небе светили крупные звезды. Пейре шел, напевая веселую песенку, которую вспомнил, встретившись с госпитальерами. Ее пели в святой земле, и она нравилась солдатам своей непристойностью.

Вдруг рядом с Пейре просвистела стрела. Трубадур инстинктивно отскочил в сторону ближайших зарослей орешника, рассчитывая укрыться там. Следующая стрела рассекла воздух над головой Пейре. Он прыгнул, и в тот же момент, со стороны куста, ему на голову был наброшен мешок. Пейре повалили на землю, в одно мгновение скрутив руки за спиной тугой веревкой. Некоторое время его топтали и били ногами. Потом трубадура рывком поставили на колени, с головы был снят мешок. В свете факелов Пейре увидел сегодняшнего рыцаря, от которого тут же получил кулаком в челюсть.

– Привет, трубадур! Думал, быстрее меня бегаешь?! – противник поднял факел к лицу Пейре, опалив при этом его брови и ресницы. Вокруг Видаля скалились, хохотали и только что не повизгивали с десяток головорезов.