Позже, описывая деревенский бал в поместье Лариных, Пушкин снова посвящает несколько строк мазурке:

Здесь все очень точно. В мазурке — танце храбрых польских офицеров — мужчины имитировали движения всадника (правда, очень условно): подпрыгивали, ударяя одной ногой о другую, сильно ударяли каблуками об пол, словно пришпоривая невидимого скакуна, падали на одно колено, словно помогая своей даме сойти с коня.

Смирнова-Россет пишет: «Шик мазурки состоит в том, что кавалер даму берет себе на грудь, тут же ударяя себя пяткой в centre de gravité (чтоб не сказать задница), летит на другой конец зала и говорит: „Мазуречка, пане“, а дама ему: „Мазуречка, пан Храббе“. Тогда неслись попарно, а не танцевали спокойно, как теперь, и зрители всегда били в ладоши, когда я танцевала мазурку».

Разумеется, все эти резкие и чересчур темпераментные па были не слишком уместны в светских гостиных. И мазурку стали танцевать по-новому, как писали современники, «легко, зефирно и вместе с тем увлекательно». Но по-прежнему мазурка оставалась любимейшим танцем россиян, и по-прежнему в финале дамы, словно в изнеможении, падали в объятия своих кавалеров. Недаром мазурка считалась танцем интимным, принять приглашение на мазурку можно было только от хорошо знакомого человека. Если молодой человек и девушка знакомились на балу (при помощи хозяйки дома или иного посредника), они могли танцевать вместе кадриль, но не мазурку и не котильон.

В мазурке есть и еще один приятный момент: когда в центре зала распорядитель и несколько пар исполняли очередную фигуру, остальные пары могли немного посидеть на стульях, выпить лимонада, угоститься мороженым. Отдых был желанным, ведь мазурка продолжалась больше часа, но не менее желанной была возможность побыть вдвоем. Пушкин пишет: «Во дни веселий и желаний / Я был от балов без ума: / Верней нет места для признаний / И для вручения письма…», имея в виду именно «мазурочную болтовню», когда кавалер мог нашептывать любезности на ушко девице и даже замужней даме. Недаром в романе «Анна Каренина» Кити так ждет, что Вронский пригласит ее на мазурку, и понимает страшную правду, увидев, как Вронский танцует мазурку с Анной.

«— Кити, что же это такое? — сказала графиня Нордстон, по ковру неслышно подойдя к ней. — Я не понимаю этого.

У Кити дрогнула нижняя губа, она быстро встала.

— Кити, ты не танцуешь мазурку?

— Нет, нет, — сказала Кити дрожащим от слез голосом.

— Он при мне звал ее на мазурку, — сказала Нордстон, зная, что Кити поймет, кто он и она. — Она сказала: разве вы не танцуете с княжной Щербацкой?

— Ах, мне все равно! — отвечала Кити».

За мазуркой следовал легкий ужин, потом могло быть еще несколько кадрилей и вальсов.

Завершался бал обычно котильоном — веселым танцем-игрой, в котором первая пара придумывала па и фигуры, а остальные пары следовали за нею. В котильон включали элементы из других танцев — польки, мазурки, вальса, использовали и специальные котильонные аксессуары — серсо, хлопушки, маски, сачки, вожжи (для игры в «лошадки»), мячики на длинных нитках (дама тащила этот мячик за собой, а кавалер должен раздавить его ногой) и т. д. Веселье в котильоне было столь непринужденным, а котильонные затеи столь непредсказуемыми, что люди, не желавшие терять достоинства, уезжали с бала еще до котильона. Так, к примеру, поступала императорская семья. Так поступает и Анна Каренина. После мазурки она уезжает с бала, несмотря на то что распорядитель уговаривает ее остаться. «Полно, Анна Аркадьевна, — заговорил Корсунский… — Какая у меня идея котильона! Прелесть!»

* * *

Можно было провести время и по-другому. Весьма популярны в то время рауты — вечерние собрания без танцев, где все время посвящалось разговорам. Современник Пушкина П. А. Вяземский называл вечера в одной из петербургских гостиных «изустной, разговорной газетой». В домах образованных людей, в кругу друзей не только обменивались светскими новостями, но и обсуждали последние новинки литературы, новые изыскания историков, последние политические новости. Именно таковы литературные вечера у директора Публичной библиотеки и президента Академии художеств Алексея Оленина, у поэта Василия Жуковского, у издателей журналов А. Ф. Воейкова и Н. И. Греча. Но это были скорее исключения. В большинстве гостиных шли «разговоры ни о чем». В этом последнем искусстве больших успехов достиг Евгений Онегин.

Популярностью пользовались и музыкальные вечера. На вечеринках гости сами запросто развлекали друг друга музыкой и пением (такой домашний концерт описан, к примеру, в повести Л. Н. Толстого «Крейцерова соната»), более изысканные ценители музыки приглашали выступить у себя дома известных исполнителей. Особенно славились в Петербурге концерты Филармонического общества в доме В. В. Энгельгардта.

Еще одной музыкальной Меккой для петербуржцев был Павловский вокзал. После того как в 1836 году до Павловска протянулась первая в России железная дорога, Павловский вокзал стал модным местом. Сюда приезжали, чтобы прогуляться по парку (он был открыт для посещения публики), пообедать в ресторане и, разумеется, опробовать новый способ передвижения с помощью «парохода» — именно так в XIX веке называли паровозы. Сначала оркестр просто играл на хорах во время обеда, затем в Павловском вокзале стали устраивать балы и наконец были организованы музыкальные вечера, в которых принимали участие А. Глазунов, А. Лядов, Ф. Шаляпин и А. Вяльцева. В течение шестнадцати сезонов на концертах в Павловске выступал «король вальса» Иоганн Штраус.

* * *

Но был ли счастлив Евгений?

Ответ вы уже знаете. Веселая светская жизнь ввергла Онегина в жесточайшую депрессию, от которой он, кажется, так и не нашел лекарства. И неудивительно: ведь в ней не было главного — смысла. Онегин не собирался делать карьеру, не нуждался в дружбе с «сильными мира сего», не хотел найти невесту с приданым, а больше в светских гостиных искать было нечего.